положении и быть свидетелем коренной ломки университетских порядков. В отставку он вышел 21 ноября 1803 года. К огорчению по службе присоединилось и страшное горе, постигшее его 8 июля 1803 года, именно смерть его старшего сына Андрея, его любимца, друга и почти что товарища. Так что, когда он расстался с университетом и переехал в собственный дом на Маросейке, то здоровье его было уже подорвано. Отсюда начинается последний период его жизни, так сказать, постепенное увядание. Ему был 51 год, но здоровье его оказалось настолько непрочным, что в 1804 году он опасно заболел. По-видимому, вследствие тучности он был наклонен к апоплексии, и хотя выздоровел, но в 1805 и 1806 годах, по совету врачей, ему пришлось пользоваться в Липецке минеральными водами. Ему стало легче, он мог ходить, но речь у него настолько пострадала, что трудно было с ним вести беседу (см. письма Дмитриева и Жуковского к А. И. Тургеневу 1805–1806 гг.). В конце же этого (1806) года он, по свидетельству Жуковского, был очень слаб и собирался ехать в Петербург лечиться к тамошним медикам. Действительно, 25 января 1807 года он выехал из Москвы со всей семьей и, приехав в Петербург, лечился у лейб-медика Франка, впрочем безуспешно, и 28 февраля скончался, очевидно внезапно, от последнего удара апоплексии. Он похоронен в Александро-Невской лавре, на Лазаревском кладбище, рядом с любимым сыном.

Литературе и искусству Тургенев предан был так же горячо, как и мистическо-масонской философии, если не более. По крайней мере, давая показания князю Прозоровскому о том, что заставляло его участвовать в масонских собраниях, он говорит, что его влекло туда единственное желание иметь общество образованных друзей и узнавать там все, «до учености касающееся». Переводчик «Таинства креста», Тургенев был в то же время центром, около которого группировались, в пору его директорства и ранее, тогдашние московские литературные знаменитости во главе со «старостою» и «десятником российской литературы», то есть Херасковым и Карамзиным. У него первого встречали ласку и одобрение все начинающие писатели. Известно, что он вывез Карамзина из Симбирска и пристроил его в Переводческой семинарии Новиковского кружка. Он же заметил и обласкал казанского купца Каменева, одного из первых представителей романтизма в России, предшественника Жуковского. А этот последний чуть ли не более всех обязан старику Тургеневу, недаром же он называет его своим отцом: «Он был живой юноша в кругу молодых людей, из которых каждый готов был сказать ему все, что́ имел на сердце, будучи привлечен его прямодушием, отеческим участием, веселостию, простотою». Судьба окружила юность Жуковского людьми самыми чистыми и праведными; кружок Андрея Тургенева лелеял молодость поэта-романтика, направляемый дружеской рукой старика Тургенева. В этом кружке и особенно в семье Тургеневых слагались черты нравственной философии Жуковского; отсюда он заимствовал умственное и нравственное направление; именно старик Тургенев указал ему главнейшую цель жизни: нравственное самосовершенствование. Таким образом, имя масона Тургенева навсегда сохранится в истории русской поэзии; его семья была гнездом, из которого вылетели первые русские романтики: Андрей Тургенев и Жуковский. Друг юности и школьный товарищ Тургенева, М. Н. Муравьев, изображает его как идеал истинно свободного человека, который скуку жизни украшает ученьем, дух которого исполнен любовью истины, любовью красоты и который «без гордости велик и важен без чинов, на пользу общую всегда, везде готов». Как человек Тургенев производил на всех прекрасное впечатление, и даже желчный Вигель говорит о нем с похвалой, называя его «честнейшим человеком», а Лопухин величает Тургенева «самым ближним другом… коего память всегда пребудет любезна всем его знавшим и любящим добродетель»[222].

М. В. Довнар-Запольский

Семен Иванович Гамалея

Большое общественное дело требует как вожаков его, одухотворяющих своей энергией и инициативой целое движение, так и работников, беззаветно отдающих все свои силы общественному благу. Такие работники так же важны, так же нужны для дела, как и его вожаки. Нередко они выносят на своих плечах самую тяжелую часть работы. Семен Иванович принадлежит к числу подобного рода деятелей, к числу симпатичнейших членов Новиковского кружка, и на нем с особым удовлетворением может остановиться историк.

С. И. Гамалея был сыном священника из маленького городка Полтавского полка, из местечка Китайгорода. Он родился в 1743 году и умер в 1822 году[223]. По смерти отца, Гамалея в 1755 году поступил в Киевскую академию, обучался здесь около десяти лет, проходил философию и богословие, и по спискам 1765 года он уже числился в отлучке из Академии в Петербурге[224]. Видимо, его домашние обладали некоторыми средствами, потому что молодой бурсак жил в наемной квартире, кое-что он зарабатывал в старших классах, занимаясь кондициями. Во время пребывания его в академии случилась одна академическая история, в которой Гамалея принимал ближайшее участие. Вдова переводчика Стефанеенкова принесла в 1763 году жалобу префекту академии Мельхиседеку Орловскому на четырех студентов философского курса, обвиняя их в краже у ней дров. По ее показанию, из числа кравших Гамалея открыл калитку двора. Префект двоих из студентов высек розгами, а двоих других, в числе коих был Гамалея, лишил кондиций, чем всем им «навел немалое бесчестие». В жалобе преосвященному на своего префекта студенты указывали на то, что префект подверг всех их наказанию, не принимая никакого оправдания, между тем все они живут на хозяйских харчах, имеют квартиру с отоплением, почему префекту Орловскому, «яко учителю философии, можно здравым умом рассудить», что им дрова совсем не нужны, тем более что они не находятся ни в каком подозрении. Студенты просили учинить им за побои и бесчестие «удоволство». За своих сотоварищей вступились все студенты философского класса, подав митрополиту жалобу на того же префекта. Предварительно у студентов с префектом произошло бурное объяснение, причем префект назвал их бунтовщиками и сам перестал ходить в академию. Студенты угрожали, в случае неудовлетворения их, коллективным оставлением академии. Дело перешло в консисторию, конец этого студенческого бунта неизвестен, но во всяком случае философы продолжали учиться[225].

Портрет Семена Ивановича Гамалеи

Трудно сказать, что вынес из академии С. И. Гамалея для своей будущей просветительской деятельности. Известно только, что он обучался в академии как раз в то время, когда она начала освобождаться от старой схоластики, в преподавании философии произведена была реформа введением курса Бавмейстера, одного из умеренных представителей лейбнице-вольфианской философии. Около половины шестидесятых годов произведены были реформы в преподавании богословия и других наук, но они относятся уже к концу пребывания Гамалеи в академии[226].

Во всяком случае, у Гамалеи на долгое время осталось приятное воспоминание о своей альма-матер, которую он время от времени вспоминал. Очень важно, что стремление к просветительской деятельности в молодом Гамалее сказывается уже вскоре по окончании академии. Из Киева он перешел в Петербург