— Подозрения относительно политического заговора? То есть, по вашему мнению, причина всех убийств кроется в заговоре? — прервал меня Кант, нетерпеливо взмахнув рукой. — А вот Вигилантиус гораздо ближе вас подошел к истине! — Фразу о некроманте профессор произнес почти с гневом. — Он вас так разозлил прошлой ночью! А ведь вам стоило бы дождаться окончания. Герр Рункен — судья старой школы. Собиратель информации и только. Он рассчитывал на страх как на главный инструмент поиска истины, и иногда его метода действительно очень неплохо срабатывала. Но не в данном случае. С таким скудным воображением, каким располагал герр бывший поверенный, ему нечего было тягаться с убийцей. Вигилантиус обнаружил гораздо больше, однако вы не захотели его слушать и воспользоваться плодами его изысканий.

Я бросил взгляд на Коха. Его лицо от напряжения казалось каменным. Сержанту явно стоило больших усилий молча выслушать критику Канта и не произнести ни единого слова в защиту покойного, которому он верой и правдой служил много лет. Но одно было совершенно ясно: профессору Канту ничего не известно о кончине судьи.

— Ну-с? — не унимался Кант. — И почему вы не остались?

— Я воспринял все это как комичную пантомиму, сударь, — ответил я не очень уверенным тоном.

— И из пантомимы иногда можно узнать истину, — возразил он. — Конечно, я нисколько не сомневался, что поначалу Вигилантиус должен был вас отпугнуть, но я все-таки надеялся, что вы сможете воспользоваться кое-какой информацией, полученной от него. И официальные донесения Рункена я послал вам с той же целью.

— Простите, сударь?

Я окончательно потерял логическую нить, связывавшую его рассуждения. Что могло быть общего между Вигилантиусом и полицейскими отчетами, которые я прочел по дороге в Кенигсберг?

Кант наклонился ближе ко мне и спокойно произнес:

— Я знал, что могу положиться на ваше чувство долга. Кто способен отказаться от королевского поручения? Особенно судья, решивший укрыться в крошечной деревушке на самой окраине Восточной Пруссии. Кстати, как называется это место? Лотинген?

Какое-то мгновение я боялся, что он может задать вопрос, почему я решил никогда не возвращаться в Кенигсберг после нашей первой встречи семью годами ранее и почему не сделал ни одной попытки написать ему. Мысль о том, что профессор может знать о вмешательстве Яхманна в наши дела, повергла меня в панику. Что я мог бы ему ответить? И я начал лихорадочно подыскивать оправдания: от моего собственного слабого здоровья до — да простит меня всемогущий Бог! — серьезных заболеваний, которыми страдают Елена и дети.

Впрочем, Кант не стал ни о чем спрашивать. У него на уме было совсем другое.

— С помощью упомянутых сообщений, Ханно, я пытался подогреть ваш аппетит к темным сторонам человеческого поведения, — продолжал он. — Я надеялся, что вы будете заинтригованы необычностью этих смертей. Я ведь очень хорошо помню, что во время нашей первой встречи вы продемонстрировали естественную склонность к… как бы поточнее выразиться… к таинственному. — Он откинулся на спинку сиденья. — Я рассчитывал вызвать у вас удивление. И не столько тем, что вы прочли, сколько тем, чего не прочли в тех отчетах. — Профессор начал перечислять, загибая пальцы: — Тем, почему в них отсутствовало описание обстоятельств гибели жертв. Отсутствием упоминания об орудии преступления. Тем, что не было предложено никакой рабочей гипотезы относительно общего мотива, стоявшего за всеми убийствами. Возможность ограбления или преступления на почве страсти была исключена. Не существовало ничего, что могло бы связывать между собой жертвы всех этих преступлений. Вы не могли не заметить, что кенигсбергские события действительно отличало нечто весьма необычное. Судья со славой и репутацией Рункена не способен был разрешить подобную тайну. О, я не стану отрицать, что Рункен неплохо справлялся со своей работой. Он сделал то, что смог. Но был все-таки слишком тяжеловесен. Ему было трудно оторваться от земли. Его неповоротливый ум не мог тягаться с умом убийцы. Вне всякого сомнения, иногда таким судьям сопутствует удача. Только не в данном случае. — Кант вопросительно взглянул на меня: — Если вы хотите понять, что здесь происходит, мой молодой друг, то должны научиться отрываться от земли. Должны уметь обращать внимание на самые загадочные и сомнительные источники, доступные вам. Даже на то, что исходит от таких людей, как Вигилантиус. Если вы продолжите поиск причин, объяснений, охоту за доказательствами, то есть все то, чем вы занимались с первой минуты пребывания в Кенигсберге, вы ни на йоту не приблизитесь к истине и останетесь там же, где закончил ваш предшественник.

По мере того как профессор говорил, его голос становился все тише и тише. Чувствовалось, что он разочарован. Каким-то образом я подвел его, хотя и не мог до конца понять, в чем, собственно, не оправдал его ожиданий. Внезапно Кант заерзал на сиденье и сменил тему разговора, подобно рыбе, которую, как вам кажется, вы надежно держите в руках, а она вдруг резко дергается и ускользает от вас совсем в другом направлении, оставляя лишь круги на воде.

— Кстати, как ваш отец? — спросил он.

Я порадовался тому, что внутри экипажа темно, ощутив, как кровь прилила к лицу. Уже во второй раз Кант намекает на трагедию в нашей семье. Какая странная ассоциация напомнила ему о ней? И почему его совершенно не интересует моя новая семья? Почему он выказывает абсолютное равнодушие к моей жене и детям? Я назвал своего сына Иммануилом в честь Канта. Складываюсь впечатление, что этой части моей жизни вообще не существовало. Профессор постоянно возвращался к моему прошлому, к моему старому «я», к тому Ханно Стиффениису, которого он помог мне одолеть семь лет назад.

— Я слышал, сударь, что ему немного лучше, — ответил я, хотя Кант уже явно меня не слушал.

Профессор как будто следовал по сложному лабиринту рассуждений, который вычертил его прихотливый ум гения. Кант провел указательным пальцем по воздуху, следя глазами за его движением так, словно психическое и физическое состояния у него в теле никак не были связаны между собой и вызывали друг у друга глубочайшее изумление.

Тут, к счастью, карета замедлила ход.

— Ну наконец-то! Приехали! — воскликнул Кант, с неожиданным воодушевлением прервав размышления. — Давайте же не будем терять времени.

Иоганн опустил выдвижные ступеньки и помог хозяину выйти. Я проследовал за ним, не имея ни малейшего представления о том, где мы находимся. Карета остановилась в каком-то темном проулке. Оглянувшись, я вновь заметил суровую громаду Крепости. Создавалось впечатление, что мы объехали вокруг оборонительных сооружений и оказались с противоположной ее стороны рядом с каким-то жалким сараем, располагавшимся на улице, что вела к подъездным воротам. На протяжении многих столетий это непритязательное строение, по-видимому, использовалось в качестве таможенного поста. Ныне же оно пребывало в состоянии полнейшего запустения и ожидало сноса. Я был весьма озадачен, не в силах найти ответ на вопрос, что могло заставить профессора Канта избрать такое заброшенное место для работы над своим последним шедевром.