программки, и с каждой афиши смотрели глаза юной красавицы-брюнетки. И тут Мишу словно что-то толкнуло: ёлки-палки! да это же… как ее?.. актриса из знаменитого фильма Гайдая «Иван Васильевич меняет профессию»!

– Та-ак… Значит, вы и есть Лариса Рёмина? – сказал актрисе начальник таможни, держа в руках зеленый листок ее выездной визы с чернильными печатями ОВИРа и австрийского посольства. – Ну-ну… Значит, у нас играла русских царевен, а сама, значит, это… в Израиль?

Почему-то никто тут – ни таможенники, ни эмигранты – не произносили слово «еврей», словно это было стыдное слово, бранное, почти ругательство.

– А? Как же так? – Золотарев требовательно посмотрел на побледневшую актрису, будто уличил ее в провозе контрабанды.

– Последние триста лет русскими царями были немцы, – вдруг сказал ему сбоку, от первой стойки, возникший там следующий пассажир – сорокалетний очкарик с всклокоченной рыжей шевелюрой, брезентовым рюкзаком и пишущей машинкой в дерматиновом футляре.

У майора зарозовели белые и по-заячьи пухлые щечки, он посмотрел на рыжего своими прозрачно-синими глазами и бросил сквозь острые зубки:

– Заткнись!

Рыжий пожал плечами и стал смотреть, как Алеша брезгливо извлекает из его рюкзака потертую кожаную куртку, спальный мешок, стоптанные альпинистские бутсы, высокие сапоги из оленьей шкуры, трехногий стульчик из моржовых костей, три пары шерстяных носков и прочее туристическое снаряжение.

А Золотарев и его команда продолжали проверять вещи актрисы. Они, не спеша, вынимали из ее чемодана нижнее белье, ночные рубашки, бюстгальтеры и спрашивали с явной издевкой:

– А это что?

– Трусики… – беззвучно отвечала актриса.

– Так… – Таможенник тщательно прощупал каждый шов в белых трикотажных трусиках, затем сложил свои пальцы – большой и указательный – в колечко и медленно, словно сквозь удушающую петлю, пропустил через него ситцевую ночную сорочку актрисы. Затем стал прощупывать утолщения в извлеченном бюстгальтере. – А это что?

– Лифчик…

– Что-что? Не слышу. Громче!

– Бюстгальтер… – По щекам актрисы покатились черные от туши слезы.

Миша Левин и рыжий хозяин рюкзака, оба проследили за ее взглядом и поняли, почему плачет молодая актриса: по ту сторону каната стояла очередь идущих на посадку иностранцев, и они, эти иностранцы, во все глаза зырились на ее нижнее белье советского производства.

– Откройте вашу машинку, – приказал рыжему таможенник Алеша.

Рыжий открыл футляр пишущей машинки.

Алеша пробежал пальцами по клавишам, вздымая рычажки букв, потом тремя пальцами взял один из рычажков и с силой надломил его. Рычажок хрустнул пополам.

– Что вы делаете?! – вскрикнул рыжий.

Алеша хладнокровно поднес обломок рычажка к глазам и улыбнулся:

– Я думал, эти рычажки золотые. От вас можно всего ожидать.

Он бросил сломанную букву в футляр машинки и надломил еще одну, испытующе глядя рыжему в глаза. То, что рыжий мучительно вздрогнул от хруста рычажка, словно это не машинке, а ему самому выламывали пальцы, показалось Алеше подозрительным. Он достал из ящика стола напильник и поскреб надлом рычажка, всем своим видом показывая, что ищет золото. Потом, снова глядя рыжему в глаза, сломал еще одну букву…

Конечно, это была месть таможенника за то, что этот рыжий вступился за молодую актрису, сказал про немецких царей в России.

Но рыжий уже не вздрагивал. Машинка, на которой он собирался работать в Израиле или в США, умерла на его глазах, превратившись в кусок железа.

Сломав еще букву, Алеша усмехнулся:

– Можете закрыть футляр. – И показал на оленьи сапоги. – А это что?

Но теперь рыжий молчал. Слепо, чуть вздрагивающей рукой он закрыл футляр убитой машинки.

– Эти сапоги – предмет национальной культуры, – сказал Алеша про оленьи сапоги. – У вас есть разрешение на вывоз?

– Нет. Можете взять себе.

Алеша сунул руку в один из сапог и брезгливо скривился от запаха слежавшейся оленины.

– Ладно, это можете везти. А это что?

– Стул.

– Я вижу. Из моржовой кости? Обработанную моржовую кость вывозить нельзя.

– Это необработанная.

– Кому вы врете? Смотрите какая полировка!

– Эта полировка натуральная – это кости пенисов моржей, – сообщил ему рыжий. И, не удержавшись, добавил с издевкой: – У нас с вами в пенисах нет костей, а у моржей есть, потому что им приходится сношаться в Ледовитом океане.

Алеша оторопело посмотрел на рыжего, потом на стульчик. Ножками этого стульчика служили три полуметровые кости толщиной в человеческую руку и с лукообразными утолщениями на концах. На губах Алеши заиграла грязная улыбка, глаза жадно оживились, но он тут же согнал эту улыбку с лица:

– Порнографию мы на Запад не пропускаем, – и решительно отложил стульчик в сторону. – Эй, вы куда?

Но рыжий не обернулся. С демонстративным спокойствием он уже шел от Алешиного стола к актрисе, которая, кое-как затолкав свои вещи в чемоданы, пыталась дотащить их в другой конец зала, к весовой стойке. Там у пассажиров принимали багаж. Однако сил у нее оставалось не больше, чем у старухи Фельдман, ее щеки были в разводах от слез и поплывшей косметики.

– Разрешите помочь вам, – сказал рыжий актрисе и, не дожидаясь ответа, взял из ее тонких рук чемоданы и потащил их к весовой стойке.

Актриса удивленно смотрела на него гаубицами своих темных глаз.

– Эй, вы! – крикнул рыжему в спину Алеша. – Вернитесь к вашему багажу!..

Файл № 57. 2024 год

В этот Файл № 57 был вложен лишь клочок бумаги со словами: «Арон, кажется, нас засекли…»

Файл № 58. 1979 год, СССР. Москва, аэропорт «Шереметьево»

(продолжение)

…Но вот наконец! вся советская власть осталась внизу, на первом этаже шереметьевского аэровокзала, за границей паспортного контроля. А здесь, на втором этаже, импортной чистотой сияют паркетные полы и стеклянные стены, импортно растут цветы и пальмы в просторных кадках, импортно, без суеты, прогуливаются чистенькие иностранцы и с импортной вежливостью их обслуживают русские сувенирные магазины. И все это должно помочь почувствовать смятому и минуту назад ограбленному эмигранту, что он уже почти за границей. Но он озирается, еще не веря своей удаче. Он боится шагнуть по натертым до зеркального блеска полам, он с опаской, на краешек, садится в эти мягкие кресла, он осторожно делает первый глубокий вдох и ждет объявления посадки в свой самолет до Вены.

А рядом – балкон или, точнее, широкая балюстрада, нависающая над первым этажом вокзала. О, этот знаменитый балкон, о нем даже песни написаны! Потому что отсюда пассажиры могут последний раз махнуть рукой своим провожающим, остающимся внизу, в Советском Союзе. Можно даже крикнуть: «Прощайте!», «До свидания!» или «В будущем году в Иерусалиме!» Правда, сегодня этот балкон почему-то огорожен канатом, а перед ним стоят два солдата-пограничника с автоматами на груди…

Держа в