– Анне Еремеевой надлежит провести остаток жизни в покаянии.

– Ханна и Евзик Цетлины, Слава, Гирш, Носон и Ривка Берлины, Руман Нахимовский, Иосель Мирлас, Иосель Гликман, Фейта Вульфсонова, Орлик и Фратка Девирцы и Нота Прудков лишаются гражданских свобод и высылаются в Сибирь на каторгу. Мужчинам также выдать по двадцать ударов кнутом и заклеймить как преступников; женщинам – пятнадцать ударов.

– Меир Берлин, Шмерка и Бася Аронсоны и Ицко Вульфсон лишаются гражданских свобод и высылаются в Сибирь на поселение. Мужчинам также выдать по двадцать пять ударов плетью, женщинам – по двадцать.

– Рохля Фейтельсон, Бася Черномордик, Лейзер Зарецкий, Ицко Беляев и Абрам Кисин лишаются гражданских свобод и высылаются в Сибирь на поселение.

– Зелик Брусованский, Хаим Хрупин, Янкель и Эстер Черно-мордики, Блюма Нафанова, Малка Барадулина, Рохля Ливенсонова, Риса Мельникова, Абрам Глушков, Иосель Турновский, Ицко Нахимовский и Абрам Кацон лишаются гражданских свобод и высылаются в Сибирь на поселение.

– Все остальные подлежат освобождению за отсутствием доказательств вины[338].

Кнут – свитая из жестких сыромятных ремешков короткая и тонкая к концу веревка, навязанная на кнутовище, – считался в России самым суровым инструментом телесных наказаний. По тогдашним меркам, от пятнадцати до двадцати ударов кнутом не считалось особенно строгим приговором. Тем не менее бичевание было крайне символичным публичным зрелищем, которое традиционно проходило на городской площади. Кнутом наказывали только за самые серьезные преступления и только людей из простонародья. Палач оголял приговоренного до пояса, привязывал за руки и за ноги кожаными ремешками к железным кольцам на столбах и бил по спине; удары были такой силы, что каждый сдирал кожу[339].

Ссылка также широко использовалась как вид наказания. Путь в Томск, Уфу и другие сибирские города был крайне тяжел, до места добиралось менее трех четвертей всех изгнанников; на поселении они жили в военных крепостях, постоянно недоедая и бедствуя [Kollmann 2012:248; Gentes 2008:150]. Сенатор А. Н. Хованский был убежден, что в ссылке евреи не станут более совершать подобных еретических действий, однако кнут и плеть он не считал подходящим способом наказания. Что до вопроса, действовала ли в еврейской общине секта детоубийц, заняться этим он порекомендовал Департаменту духовных дел иностранных вероисповеданий. Сенатор полагал, что если будет установлено реальное существование секты, то правительству необходимо будет создать специальные заведения, где смогут собираться все евреи, вне зависимости от различий в вере. Сенатор Хованский считал, что публичные религиозные собрания надлежит проводить только в оговоренное время, в школах или синагогах, и непременно под надзором местных городовых или пользующихся авторитетом еврейских старейшин. Помимо прочего, в таком случае у евреев не будет возможности совершать злокозненные ритуальные убийства. Если евреи будут пойманы на том, что собираются в школах или частных домах по ночам или в иное неположенное время, их, по мнению сенатора, надлежало незамедлительно отправлять в ссылку[340].

Сенатор В. И. Гечевич не сомневался в том, что евреи в принципе совершают ритуальные убийства, волновал его лишь один насущный вопрос: можно ли доказать факт данного преступления по закону. Он подчеркивал, что никто из ключевых свидетелей из числа евреев не сознался в преступлении, а три главных обвинительницы нарушили закон, отказавшись от христианской веры. Более того, допросы и очные ставки выявили ряд непримиримых противоречий: например, он не считает, что комиссия собрала достаточно доказательств, чтобы вынести евреям обвинительный приговор. По этим причинам Гечевич не верил в их виновность и предлагал вместо приговора поместить их под строгий надзор, особенно в ритуально значимые даты календаря, когда подозрительные действия могут дать почву для более веских обвинений[341].

Если Сенату не удавалось достичь согласия, уголовное дело по закону передавалось в Департамент гражданских и духовных дел Государственного совета. Совет, стоявший между царем и Сенатом, рассматривал дела, которые не регулировались существующим законом или требовали текстуальной интерпретации[342]. В 1834 году состоялось пять заседаний (23, 25, 30 мая, 6 июня и 19 октября), на которых обсуждалось, смогла ли следственная комиссия собрать достаточно убедительных доказательств того, что в смерти мальчика повинны евреи-детоубийцы. По поручению Государственного совета с делом ознакомился адмирал граф Н. С. Мордвинов. Мордвинов, отпрыск видного дворянского рода, провел ранние годы жизни в Англии. Там он служил на гражданских и военно-морских судах, много путешествовал по Франции, Германии и Португалии. После возвращения в Россию он вращался в высших кругах петербургской аристократии. Его карьера – это череда стремительных взлетов, скандалов и интриг [Repczuk 1962: 4]. Александр I назначил Мордвинова вице-председателем Адмиралтейской коллегии, он участвовал в реорганизации Сената, неуклонно придерживался принципов экономического либерализма и истово защищал право собственности[343].

В июле 1821 года Александр I назначил Мордвинова на пост председателя Департамента гражданских и духовных дел – должность, которую он занимал до ухода в отставку в 1838 году. Это назначение – по сути являвшееся шагом вниз по карьерной лестнице, в расплату за затянувшиеся распри с министром финансов, – дало Мордвинову возможность высказать свои взгляды по целому ряду вопросов, связанных с законностью и правами человека. Вдохновляясь идеями классиков реформирования пенитенциарной системы Чезаре Беккариа и Джереми Бентама, Мордвинов высказывался за осторожное отношение к доказательствам и за отмену неоправданно суровых наказаний[344]. По ходу рассмотрения дел в Государственном совете он не раз ставил под сомнение доказательства, представленные тайными следственными комиссиями как безусловно истинные. Он возражал против того, чтобы держать человека под подозрением, если суд не в состоянии быстро прийти к заключению касательно его виновности. Он считал, что смысл закона – в защите невиновных, а не в наказании виновных [Repczuk 1962: 32]. Пытка как зрелище и как инструмент являются чрезмерно жестокой формой наказания. Он писал, что

…кнут есть мучительное орудие, которое раздирает человеческое тело, отрывает мясо от костей, месит по воздуху кровавые брызги и потоками крови обливает тело человека; мучение лютейшее всех других известных, ибо все другие, сколь бы болезненны они ни были, всегда менее бывают продолжительны, тогда как для 20 ударов кнутом потребен целый час и когда известно, что при многочислии ударов мучение несчастного преступника, иногда невинного, продолжается от восходящего до заходящего солнца [Анисимов 2004: 127].

Основываясь на идеях Беккариа, Мордвинов утверждал, что важнейшей жизненной необходимостью является точность установления вины. Перед судьей стоит единственная задача, а именно: пользоваться здравым смыслом при оценке фактов. Просматривая многотомное досье, пожилой сановник быстро понял, что Велижское дело – это не обычное оккультное преступление. Оно связано с вечным вопросом, действительно