ли евреи приносят в жертву детей-христиан ради проведения кровавого обряда. В пространной записке, посвященной Велижскому делу, Мордвинов отмечает, что духовные и светские власти на протяжении веков рассматривали этот вопрос и всегда приходили к одному и тому же выводу. В XIII веке папа Иннокентий IV издавал буллы, где проклинал кровавые наветы. Три века спустя польские правители высказывались в том же духе по нескольким различным поводам. В XVIII веке, после долгого расследования ритуальных преступлений в Польше, Ватикан назвал обвинения против евреев беспочвенными. Совсем недавно, в 1817 году, российское правительство требовало от губернских чиновников строго придерживаться обоснованных документальных доказательств при рассмотрении дел, признанных ритуальными убийствами [Мордвинов 1903: 120–122].

На взгляд обычного человека, комиссия собрала против евреев достаточно материалов, основанных на обширной доказательной базе [Wortman 1976: 60; Lincoln 1982: 12]. Мордвинов, однако, принадлежал к крайне узкому кругу представителей государственной машины, состоявшему из людей образованных, ратующих за точность в исполнении законов и требующих, чтобы все официальные поручения выполнялись быстро и четко [Repczuk 1962: 21; Lincoln 1982: 1-40]. Отказавшись от архаичных представлений в пользу науки и цивилизации, он был полностью нетерпим, как в личной, так и в профессиональной жизни, ко всему, что имело душок мистицизма или иррациональности. Мордвинов утверждал, что генерал-губернатор Хованский пренебрег многими юридическими возможностями и сделал все, чтобы доказать, будто евреи, пролившие кровь Христа, – враги христианства. Более того, сановнику было непонятно, как в его эпоху кровавый навет может пройти по всем инстанциям судопроизводства до высшего суда империи. Понимая, что более сорока евреев находятся под арестом и еще очень многие ощущают давление дознавателей на их общину, председатель Департамента гражданских и духовных дел не видел иного выбора, кроме как полностью погрузиться во все перипетии этого дела [Мордвинов 1903: 125].

Согласно существовавшей схеме расследования, дабы вынести подозреваемому приговор, требовалось доказать две вещи: наличие состава преступления и то, что обвиняемый действительно является виновным. В николаевской России, как и во всей континентальной Европе, большое влияние на вынесение решения оказывали результаты судебно-медицинской экспертизы. Хотя заключения врачей не всегда являлись для судьи определяющими, все же показания экспертов могли повлиять на его решение, а зачастую и влияли. Чтобы выдвинуть убедительное обвинение против евреев, следователи должны были представить неоспоримые доказательства: полное и чистосердечное признание обвиняемых и медицинское заключение, которое однозначно подтверждало бы факт совершения преступления. В случаях, когда речь шла об убийстве, в том числе и ритуальном, заключение врача играло особенно важную роль, важнее считалось только чистосердечное признание [Becker 2011: 31–33].

Первым делом Мордвинов поставил под сомнение истинность признаний. У Терентьевой и Максимовой была масса возможностей разъяснить важнейшие обстоятельства дела, однако, по мнению Мордвинова, в их показаниях наблюдалось слишком много пробелов, противоречий и неточностей. Например, они не могли вспомнить – или вспоминали по-разному, – где произошло убийство, где именно было захоронено тело мальчика. Сперва они обвиняли в убийстве одного еврея, потом передумали и выдвинули обвинение против всей еврейской общины. Как возможно, вопрошал Мордвинов, чтобы после целого года допросов обе женщины помнили столько мельчайших деталей преступления – тем более что в момент его совершения они якобы находились в состоянии опьянения? И почему никто из евреев, за исключением Фратки Девирц и Ноты Прудкова (принадлежавших к числу наиболее сомнительных подозреваемых), не сознался в совершении преступления? Для Мордвинова одно из наиболее настораживающих обстоятельств дела состояло в том, что большинство евреев продолжало отрицать свою причастность к убийству по сговору, настаивая, даже в самых тяжелых обстоятельствах, на том, что еврейская вера однозначно запрещает вкушение человеческой крови [Мордвинов 1903: 131].

Источник: РГИА. Ф. 1345. Оп. 235. Д. 65. Ч. 20. Л. 305–305 об.

В иерархии официальных доказательств, рассматриваемых в ходе дознания, медицинское освидетельствование имело привилегированный статус безусловного доказательства, «в том случае если, будучи проведено на законных основаниях, оно содержит явное и положительное суждение по поводу рассматриваемого предмета и не противоречит установленным обстоятельствам дела»[345]. Мордвинов отметил, что между медицинским заключением и показаниями трех основных обвинительниц присутствует три принципиальных расхождения. Во-первых, женщины утверждали, что тело мальчика легко и без труда пронзали железным гвоздем, однако в медицинском заключении говорится, что все четырнадцать ран, имевшихся на теле, были нанесены тупым инструментом, что требовало бы времени и усилий. Во-вторых, обвинительницы утверждали, что свыше сорока человек по очереди наносили мальчику уколы, однако врач установил, что мелких ран на теле было не более четырнадцати. И наконец, они утверждали, что после обмывания тело полностью побелело, тогда как в медицинском заключении сказано, что тело было темно-желтого или красного цвета, как будто его растирали жесткой тканью или щеткой [Мордвинов 1903: 133–134].

В деле имелись и другие непроясненные обстоятельства. Основным было время совершения убийства. Если бы ребенку плотно завязали рот и нос, как утверждала Терентьева, он не смог бы долго дышать и его бы уж точно не было в живых на тот момент, когда полиция обыскивала дом Аронсон 4 мая. Помимо прочего, Мордвинов не мог понять, как можно было выцедить из маленького тела столько крови (более трех полных бутылок). Но даже если из вен мальчика и могло вытечь столько крови, совершенно невозможно, чтобы за год с лишним она не испортилась, тем более в летние месяцы, когда ее якобы развезли в Витебск, Лиозно и другие соседние местечки. Комиссия по дознанию обязана была давать правдивое объяснение событиям и защищать невиновных от клеветы, однако дознаватели, по мнению Мордвинова, намеренно пренебрегли важнейшими фактами и показаниями. С точки зрения Мордвинова, самым нестерпимым в этом деле являлось то, что десятки невинных людей провели столько времени под арестом на сомнительных основаниях [Мордвинов 1903: 134–136].

И вот 18 января 1835 года, почти через двенадцать лет после того, как в заболоченной рощице под Велижем было обнаружено тело маленького Федора, самое длинное расследование ритуального убийства в истории Нового времени наконец-то завершилось. Да, николаевский режим изо всех сил стремился искоренить религиозный фанатизм и отступления от истинной веры, однако действовал он при этом в духе рационалистической законности. В итоге Мордвинов не обнаружил состава преступления и не нашел убедительных доказательств, которые связывали бы евреев с ритуальным убийством. Самые громкие показания – слова Терентьевой, Максимовой и Козловской – не выдержали тщательного юридического анализа. Более того, хотя по правилам ведения следствия медицинское заключение играло в юридической процедуре решающую роль, Мордвинов не нашел в нем ничего, что связывало бы евреев с убийством по сговору. Тщательно