Передний край искупителей между тем приблизился на расстояние выстрела дальнобойных пушек. Кое-кто из хандараев явно знал об этом, и словно рябь прошла по всему громадному войску, когда некоторые воины замерли, насторожившись, ожидая увидеть вдали клубы дыма и услышать свист пушечных ядер. Не дождавшись ничего подобного, они вновь двинулись вперед, подгоняемые теми, кто шел следом.

Расстояние между двумя армиями неотвратимо сокращалось. Когда стало очевидно, что ворданаи не собираются открывать огонь, искупители заулюлюкали и священники в черном снова завели свой причудливый пронзительно-высокий напев. Орда ринулась вперед.

Янус еще раньше оставил при себе двух лейтенантов, чтобы использовать их в качестве посыльных, и сейчас пальцем поманил их к себе.

– Я лично отдам приказ открыть огонь, – сказал он. – Позаботьтесь донести это до каждого. Всякий, кто начнет стрелять раньше времени, понесет суровое наказание.

Молодые люди бросились выполнять приказ. Маркус проводил их взглядом и вновь повернулся к наступающей орде. Хандараи были теперь на расстоянии пушечного выстрела. Орудиям Пастора следовало бы уже обрушивать на них первые залпы, пробивать гигантские бреши в этой скученной толпе, уничтожать врагов десятками. Вполне вероятно, что этого оказалось бы недостаточно, – Маркус смутно подозревал, что в таком положении чего угодно оказалось бы недостаточно, – но и это было бы уже кое-что. Янус, однако, приказал зарядить пушки двойной картечью – двумя порциями свинцовых мушкетных шариков, туго набитых в тонкую металлическую оболочку. Взрыв такого снаряда напоминал залп гигантского дробовика. На близком расстоянии последствия были бы чудовищны – но приказа открыть огонь не поступило, и Маркус с содроганием думал об упущенной возможности.

Священники двигались впереди человеческого вала, вдохновляя воинов песней и примером своего бесстрашия. На их пути оказался крутой откос, но это почти не замедлило продвижения искупителей. Передние ряды, состоявшие из самых кровожадных фанатиков, ощетинились сплошным частоколом острой стали.

Маркус бросил взгляд на своих солдат. Батальоны, построенные в три шеренги, стояли неподвижно, точно статуи, держа на изготовку уже заряженные мушкеты. То один, то другой солдат с тревогой оглядывался назад, точно желая убедиться, что путь свободен, – на случай, если придется в спешке уносить ноги. Сержанты, рыскавшие между рядами, поднимали крик, если кто-нибудь вертел головой чересчур увлеченно.

Пока что держатся, подумал Маркус, но надолго ли их хватит? Мор не единственный, кто прикинул соотношение сил. Ветераны Первого колониального вряд ли выжили бы в Хандаре, если бы ввязывались в заведомо проигрышные сражения. Что до новобранцев – Маркус прекрасно помнил смесь гордости и ужаса, которая охватила его в первом бою. Гордость какое-то время поможет им сохранять выдержку, но если чаша весов качнется в сторону ужаса, то и гордости, и выдержке придет конец. И когда это случится, дрогнет и отступит весь строй.

Полковник смотрел на неумолимо приближавшихся врагов, и серые глаза его сияли, а лицо не выражало ничего, кроме безмятежной уверенности. Здесь, на поле боя, он казался совершенно другим человеком, словно одержимым неким загадочным безумием. Вал, помнится, предупреждал, что в полку поговаривают, будто Янус не в своем уме. Маркус тогда не придал значения этим словам, поскольку солдаты то же самое думали практически о каждом офицере, чье решение приходилось им не по вкусу. Однако сейчас, при виде сияния этих огромных глаз…

Маркус тайком покосился на мисс Алхундт – и обнаружил, что она тоже не сводит глаз с полковника. Когда женщина обернулась, взгляд ее встретился со взглядом Маркуса, и на краткий миг между ними вспыхнула искра понимания. «Она видит то же самое. – Маркус похолодел от страха. – Если Янус и впрямь безумен, теперь уже поздно, слишком поздно что-то предпринимать, кроме как удариться в бегство…»

Крики искупителей снова привлекли внимание Маркуса к тому, что происходило впереди. Противник приступил к броску слишком рано – Маркус уже отметил эту ошибку, обычную для неопытных воинов. Оценить дистанцию на глаз не так-то просто, а солдаты всегда не прочь рвануть во всю прыть. Теперь бежавшие сбавляли темп или переходили на шаг, теснясь и толкаясь под напором катившейся сзади живой волны. Изредка группки людей застывали, напуганные безмолвной стеной синих мундиров и видом готовых к бою пушек. Большинство, однако, двигалось дальше и, сократив дистанцию до двухсот ярдов, снова переходило на бег. Усердно топали сотни, тысячи ног. Сто ярдов.

Маркусу хотелось пронзительно закричать: «Огонь!» Если повезет, они успеют дать два залпа. Пушки устроят чудовищную жатву в рядах противника. И тем не менее он не издал ни звука.

В воплях хандараев зазвучало торжество. Передний край наступающей орды рассыпался – люди помчались сломя голову, неистово размахивая оружием. Им оставалось одолеть каких-то сорок ярдов. Даже безмятежная обычно Мидоу шарахнулась от этих воплей, конь мисс Алхундт опасливо попятился, и только Янус твердой рукой опытного наездника удержал своего скакуна на месте. Ворданайские солдаты даже не примкнули штыков. Будет бойня…

Маркус в отчаянии повернулся к полковнику – и обнаружил, что Янус смотрит на него. Серые глаза полковника искрились, в уголке рта играла едва различимая усмешка.

– Огонь, – промолвил Янус.

– Огонь! – проревел Маркус.

Эхо его крика потонул в треске мушкетов. Это был не грохот общего залпа, но стремительный, нарастающий рокот выстрелов, которые, начавшись в центре колонны, раскатились по флангам, точно пламя, бегущее по фитилю. Полсекунды спустя Маркус услыхал, как басовито, в унисон, рявкнули пушки.

«Двойная картечь с десяти ярдов. Святые угодники!» – даже в воцарившемся вокруг хаосе и страхе Маркус улучил мгновение, чтобы пожалеть наступающих. Картечный снаряд, сплющенный и запаянный с двух сторон, при выстреле распадался, выбрасывая наружу начинку из полудюймовых свинцовых шариков – точь-в-точь великанскую пригоршню дроби. Скорость шариков была такова, что они сохраняли убойную силу на расстоянии до пятисот ярдов; с тридцати футов они обрушатся на врага, точно молот Божий.

Секунду или две Маркус ничего не мог разглядеть, кроме вспышек мушкетных выстрелов и клубов порохового дыма. Когда грохот унялся, вместе с ним затихли и кровожадные вопли искупителей, и на миг оба войска погрузились в невероятную, мертвую тишину. Затем, словно по команде, воздух наполнился криками раненых, душераздирающими, словно вой адских полчищ.

Залп рассек ряды искупителей, как коса жнеца рассекает ряды спелых пшеничных колосьев. Землю перед ворданайским строем в несколько слоев устлали трупы вперемешку с ранеными и редкими счастливчиками, которым чудом удалось уцелеть. Там, где стояли орудия, подобного везения не наблюдалось, как не наблюдалось, по сути, даже трупов. Куски человеческих тел, руки, ноги, размозженные головы валялись там, словно части разломанных кукол, – останки тех, кого разорвало в клочья десятками свинцовых шариков. На долю секунды можно было отчетливо различить полосу обстрела каждого орудия – гигантский конус тел, словно сбитых наземь взмахом огромной метлы, и живых, которые замерли в оцепенении по обе стороны этого конуса.