Именно в этой великой победе во имя мира я черпал вдохновение: я хотел добиться мира с иорданцами и палестинцами, тем самым положив конец еще одному гибельному конфликту с нашими соседями. Тогда я представлял себе нечто иное, чем соглашение между двумя государствами; я рассчитывал на трехстороннее решение, подразумевающее три автономных субъекта: Государство Израиль, Королевство Иордания и совместное образование на Западном берегу для палестинского народа (с собственным парламентом для решения местных задач). В общенациональных вопросах палестинцы получили бы право голоса как на израильских, так и на иорданских выборах, в зависимости от гражданства.

Первые шаги сделать было крайне сложно. У нас не было дипломатических отношений с Иорданией. Пересекать границу и взаимодействовать с иорданцами как частное лицо или в качестве дипломата было незаконно. На востоке почти все наши рубежи соприкасались с ними, что делало Израиль уязвимым. Иорданская воинственность служила постоянным источником проблем, угрозой, которая требовала мирного решения. Я полагал, пришло время приложить усилия, каким бы опасным ни было это дело.

Именно поэтому я попытался выработать стратегию, которая положила бы начало диалогу. Прежде всего я позвонил известному лондонскому адвокату лорду Виктору Мишкону[169]. Он был моим другом и другом Израиля, а также дружил с королем Иордании Хусейном[170].

– Ты не возьмешься организовать мне встречу в Лондоне с королем Хусейном? – беззастенчиво спросил я.

На другом конце провода повисла долгая пауза.

– Я буду рад попробовать, Шимон, – сказал он, – но не хочу обещать тебе многого. Его согласие меня бы удивило.

– Мир – на дальнем прицеле, – ответил я. – Но это не значит, что нам не стоит стрелять.

Несколько дней спустя Мишкон позвонил мне. Он едва сдерживался:

– Шимон, король Хусейн согласен! – воскликнул он. – Я предложил бы вам двоим отобедать в моем доме в Лондоне. Ему не терпится поговорить с тобой!

– Очень рад это слышать и буду благодарен, если встреча пока останется в тайне, – ответил я. – Нам предоставляются редкий случай и, вероятно, еще более редкая возможность.

К 1987 г. я предоставил кресло премьер-министра Ицхаку Шамиру в рамках соглашения о правительстве национального единства. Хотя я стал министром иностранных дел и имел широкие полномочия, протокол требовал, чтобы я сначала получил одобрение Шамира в отношении столь важного дела, как тайная встреча с лидером Иордании. Когда я делился с ним деталями своего плана, он не возражал, но совсем не потому, что был заинтересован в достижении мира. Скорее он полагал любую подобную попытку безнадежной, но считал, что не будет никакого вреда, если таким образом подтвердится его правота.

В сопровождении директора политического департамента в министерстве иностранных дел Йоси Бейлина[171] и одного из высших чинов «Моссада» Эфраима Галеви[172] я прибыл в Лондон в апреле 1987 г. Мы приехали в прекрасный дом Мишкона, где нас приветствовали король Хусейн и Зайд Рифаи[173], премьер-министр Иордании. Это был момент сюрреализма: рукопожатие с заклятыми врагами в такой непринужденной обстановке. Но в этом был и особый знак – напоминание нам, что нечто неслыханное становится возможным. В интересах секретности жена Виктора отпустила в тот вечер всех слуг и взяла на себя задачу принимать нас, она приготовила чудесный ужин и подавала нам блюда.

Рифаи, казалось, совершенно не хотелось вступать в любые разговоры о мире, он даже не желал разделить трапезу с евреями. Было ясно: он прибыл сюда не по собственной воле, а из чувства долга перед королем, которому служил. Зато Хусейн с самого начала держался тепло и искренне. В его голосе, в языке тела чувствовалось волнение; я видел перед собой человека, который смотрел в будущее с оптимизмом и надеждой.

Мы сидели за столом, наслаждаясь прекрасным ужином миссис Мишкон, и разговаривали с королем по-английски, не как враги, а как новообретенные друзья. Мы обнаружили друг в друге схожее стремление изменить наши отношения и согласились, что настал момент положить конец конфликту, терзавшему наши страны. Отправляясь в Лондон, я и ожидать не мог подобного приема; встреча должна была стать увертюрой, шансом увидеть, сможем ли мы в конечном счете достичь мира. Наш разговор продолжался, и становилось все яснее, что в тот день у нас появился шанс сделать конкретный шаг гораздо быстрее, чем я себе представлял. Когда сумерки опустились на туманный Лондон, мы с Хусейном перешли от общих заверений к конкретным деталям, Рифаи же сидел в тихом отчаянии. Когда трапеза закончилась, вошла миссис Мишкон, чтобы убрать посуду.

– Позвольте нам с мистером Пересом самим ее вымыть, – сказал Хусейн. – Вы и так сделали более чем достаточно.

– Да, это прекрасная идея, – откликнулся я. – Когда Соня готовит, я отвечаю за посуду.