Это был первый и последний случай в ее усыновительной жизни.

Но никто и не думал отказываться. Каталонцы подписали все что надо и отбыли в Кадакес доделывать документы.

Документы они доделывали тысячу лет.

Кончилась осень.

В конце октября лег первый недолгий снежок, тут же растаял, но осень не возвращалась.

Нина вспоминала Кристину. Думала, вдруг что-то случилось?

Звонила в Озерецк – выпросила у Ксении их телефон. Сказала на всякий случай, что это клиенты попросили – не могла же она звонить просто так, сама от себя.

Один раз Кристину позвали к телефону. «Кристина», – кричала Нина в трубку. Ее голос летел через Московскую и Рогожинскую область вдоль проводов и федеральных трасс к дальним границам, но дальние границы только дышали в ответ, словно Тиша уснула с трубкой в руке.

В Россию Жоан и Нурия вернулись зимой – в середине сырого, темного, до странности теплого декабря.

По дороге из Озерецка в Москву Кристина молчала. Нина даже засомневалась, узнает ли она их вообще. «Рыбы молчат по-испански», – долдонил в голове назойливый слоган – липучий, как попсовая песня: безвестный изобретатель рекламных слоганов поистине был гениален. А рыбы в озерах и реках в тот день и вправду, наверное, замолчали – только не по-испански и даже не по-русски, а на своем медленном рыбьем языке: ударил первый мороз, и водоемы заледенели.

Баргузин снова летел по трассе продолговатым аквариумом, только в сумрачной глубине его среди скользящих отражений пряталось теперь пять задумчивых овалов: четыре больших и один маленький.

Поля за окошком покрылись тонкой белизной. Стемнело, и скоро не стало видно уже ничего, кроме фар встречных машин и глазков габаритных огней. Но белизна и холод все равно угадывались сквозь густую темень, потому что Нина и Витя – жители севера, и даже во сне чувствуют, что они где-то рядом.

Вот только климат меняется: к утру все раскисло и поплыло, сделалось мокрым и душным, пропиталось бензиновой вонью. Декабрь называется! От прозрачной белизны не осталось и следа, а вместе с ней растаяло робкое ожидание, что в жизни иногда все внезапно меняется, причем в последний момент. Потому что ничего уже не могло перемениться: в кожаной сумке Нурии рядом с фотоальбомом лежал новенький заграничный паспорт на имя Кристины Олье Пуйч с тревожной черно-белой фотографией, и очень скоро Кристина улетела в Кадакес, а в Нининой голове сложилась первая готовая история, маленькая новелла из тех, на которые она до поры до времени не обращала внимания.

* * *

После очередного ресторана, куда ее пригласила Ксения, Нина отправилась к Максу.

Последний раз они виделись довольно давно и как-то в спешке, по-деловому: Макс собирался на неделю в Стокгольм и продумывал свой багаж. Он показал ей новые фотографии, а потом они вместе вышли из дома и спустились в метро. Каждый поехал в свою сторону.

Теперь Нина пила на кухне чай и не отрываясь смотрела, как Макс варит себе кофе. Он поставил на огонь маленькую джезву и, придерживая ее за ручку, налил кипяток. Кофе ринулся вверх и вспенился, несколько капель скатилось по стенкам джезвы. Огонь зашипел.

– Тьфу, черт. Убежал.

– Зачем тебе кофе на ночь? – удивилась Нина.

Она была уверена, что он на нее сердится.

– Работы много. – Макс опрокинул джезву в маленькую кофейную чашку.

– Много работы? И ты ничего не сказал? Я бы приехала в другой раз…

– А когда он будет, этот другой раз? – сухо ответил Макс, не глядя на Нину. – У тебя времени почти нет… А потом, глядишь, я куда-нибудь уеду…

– Да, ты прав, – ответила Нина и положила в рот кусочек сахара: от усталости и бессонницы у нее кружилась голова. Мать когда-то объясняла, что сахар помогает.

– Ты что, уже не можешь остановиться? – неожиданно спросил Макс.

– Остановиться? – Нина удивленно подняла глаза.

– Я про работу.

– Могу, конечно. – Она пожала плечами. – Только зачем? Я смысла не вижу. У меня все в порядке, зачем бросать? Пока деньги сами плывут в руки – надо их брать. А потом я с этим завяжу, вот увидишь. Соберусь – и завяжу. К тому же ты еще больше меня работаешь – и нормально.

– Я – дело другое. Во-первых, я свою работу люблю. Это мое призвание. Выбор, понимаешь? Мой собственный сознательный выбор. Я не плыву по течению, разглядывая дорожные знаки. Во-вторых, она у меня интересная, работа моя… С ней не соскучишься. Разные люди, разные страны…

Они помолчали. Макс отхлебнул кофе, глядя в окошко. С пятого этажа были видны разноцветные огоньки вечернего города, высокие дома, темный массив университетской зелени.

– Я все понял, – неожиданно произнес Макс, пристально глядя на Нину.

Ей показалось, что глаза у него тусклые, темные, как ржавые монетки на дне фонтана.

– Ты просто сходишь с ума.

Казалось, он не хотел этого говорить, слова сами сорвались с губ. Он смутился.

Нина тоже смотрела на Макса. Она погрузилась в странное состояние, как в тот день с таинственной книгой в руках. Она напрягла волю и глубоко, очень внимательно прислушалась к себе.

В этом состоянии – Нина уже знала его – она была абсолютно бесстрастна, и каждое слово, каждое событие – полет сухого листа, далекий лай собаки в тишине захолустья, тень, пробегающая по лицу человека – внезапно наполнялось особым значением. Но, созерцая, она не была равнодушной. Просто не отпускала внимание, не давала ему соединиться ни с сухим листом, ни с тенью. Она смотрела на все как бы со стороны, и этот необычный ракурс был очень важен – то, что она видела перед собой, казалось ей от этого еще более интересным и значимым.

И теперь, глядя на Макса, она увидела то, что ей совсем не хотелось бы видеть. В этот день она ясно увидела мембрану.

Откуда она взялась? Может, неведомый поток уже уносил Макса? Или эта чужеродность была изначальной, и близость только почудилась Нине?

Нина вспомнила всю историю их знакомства с самого начала – тот первый зимний день, кафе с теплой музыкой, его детское лицо, когда он о чем-то серьезно рассуждал, сидя напротив, его холостяцкую квартиру, переделанную из старой и увешанную фотографиями, его друзей, которые с явным одобрением смотрели на длинноногую худенькую Нину, фотовыставки, куда он ее водил, тридцать девятый трамвай. Их общее время напоминало летние каникулы. Оно было как ясный мерцающий свет в темной глубине прошлого. Столько всего – разговоры, выставки, прогулки по Москве, которую Макс, дитя городского центра, хорошо знал; по мостам, вдоль набережной, где до сих пор стоят рыболовы, а рядом в пакете тычется в полиэтиленовые стенки улов – крошечные плотвички и страшноватые ротаны; старое немое кино с молодым Вертинским и Верой Холодной. Но где в этой симпатичной пестроте они сами, Макс и Нина? Были ли они действительно вместе, гуляя, прикасаясь друг к другу, занимаясь любовью? Возможно, не были. И если бы Нина отдавала Максу больше внимания, ей бы очень скоро стало это заметно. Но появился Рогожин, а это был сам по себе очень яркий дорожный знак, позволяющий большую скорость и требующий огромной концентрации. Максу досталась вторая роль, и многие говорящие мелочи, которые в любой другой период насторожили бы Нину, пронеслись мимо нее.