– Ты слишком много думаешь, – сказал как-то раз Макс. – И слишком много молчишь.

– Что? – переспросила Нина. – Ой, прости, пожалуйста. На самом деле я внимательно тебя слушаю.

– Правда? – удивился Макс. – А выглядишь при этом так, словно ты где-то очень далеко. Словно ты и не приходила ко мне, осталась дома. Почему?

Они помолчали, и, не дожидаясь ответа, он продолжал что-то ей рассказывать.

Нина сидела напротив и слушала. Но думала ли она о том, что он ей говорит, прислушивалась ли к словам? Нет. Она думала о своем, а его слова и ее ответы были фоном.

В тот день ей впервые показалось, что она засиделась у него в гостях. Что пропустила момент, когда нужно уйти, и чувствовала себя от этого неловко. Раньше такого не было. Она лежала на диване и листала журнал «B&W», который Максу присылали из Америки. Она очень любила этот журнал, но сейчас машинально перелистывала страницу за страницей, пробегая глазами фотографии.

А Максу тем временем звонили какие-то люди, он их называл по именам, и это были незнакомые имена, Нина никогда раньше их не слышала. Он смеялся над чьими-то шутками, перебирал подробности, известные только двоим – самому Максу и его собеседнику.

Она пыталась понять, что ее беспокоит. Какая-то неуловимая фальшь, легкое искривление пространства. И вдруг поняла: запах. Запах нового одеколона, которым надушился Макс. Она видела флакон на полочке в ванной, еще совсем недавно его там не было. Макс вообще не пользовался одеколоном. Никогда. И этот новый запах не шел к его привычному облику, теплым волосам, детским губам. Запах был резкий, чужой, и он появился не случайно – сегодня Нина уловила в Максе что-то новое.

Она затосковала.

В тот день она отправилась к нему сразу после Рогожина.

Эту встречу они назначали и откладывали дважды. И такое уже бывало раньше. Что-то не срабатывало. Что-то вышло из строя, разладилось и теперь барахлило. Даже виделся Макс как-то смутно, словно его самого и всю его жизнь отделяла от Нины легкая дымка – прозрачный шелк или марля. Откуда он взялся, этот рыбий пузырь, спрашивала она себя, и почему я так плохо вижу сквозь его мутные стенки?

И этот запах…

Неясная тревога томила ее все последние дни… Дни? А может, недели? Нина сама не понимала, когда это началось.

– Знаешь, – сказала она, когда Макс наконец закончил свои телефонные разговоры и они перебрались на кухню. Нине нравилось смотреть в окно его кухни на гаснущее небо, на вздрагивающие вершины кленов. – Мне иногда кажется, что у меня недоразвиты чувства…

– Как это? – не понял Макс.

– Я живу как бы наполовину. Со мною что-то происходит – а меня это не касается. Люди сменяют друг друга, одни появляются, другие исчезают, а я смотрю на все так, словно тени пробегают по стене.

– Гм… У тебя это давно? Или только последнее время? – спросил Макс.

В его голосе внезапно послышалась усталость, и она подумала, что, вероятно, зря завела с ним этот разговор.

– Нет, – ответила она. – Так было. Я всегда жила в какой-то нереальной реальности. В детстве сны путала с явью. Но теперь я еще отчетливее это понимаю. Вокруг появляется все больше и больше людей, время ускорилось, я совершаю все больше действий, а мне это не свойственно. Это не мое. Люди стремятся куда-то, заняты какими-то делами, страдают, радуются. А я смотрю на них и словно вижу сон.

– Странно. Но разве тебя не увлекает твоя работа? – искренне удивился Макс. – Мне казалось, тебя затянуло.

– В том-то и дело. Увлекает, да. Конечно, увлекает. Но разве можно сравнить меня с другими? С Ксенией, например.

– А что Ксения?

– Изменилась, злая стала. Деньги копит: прикупила участок земли под Москвой, собирается строить коттедж. Чертежи заказала… Вообрази: у нее в коттедже будет четыре этажа! Восемь ванных комнат. Восемь! В каждой спальне по ванной. Сауна с бассейном. Просто в голове не укладывается! И это та самая Ксения – здравомыслящая, неприхотливая. Ведь что она говорила еще совсем недавно? Что ей замечательно живется в однокомнатной квартирке. Что она привычную жизнь ни на что не променяет! И говорила все это абсолютно искренне, от чистого сердца… И вдруг – другой человек…

– Что-то многовато ванных комнат… Прямо не верится. Но Ксению твою можно понять. Все зависит от толщины пирога. Раньше ей таких пирогов никто не предлагал, а тут – пожалуйста. Но скажи, почему ты сама эту работу не бросишь, если тебя не привлекают пироги? Если все это не затягивает тебя по-настоящему, почему не уйдешь?

– Бросить? Я не могу ничего бросать. И даже не собираюсь. Если честно, сперва я придумала оправдание: может, когда-нибудь отправлюсь с тобой путешествовать, понадобятся деньги. Прости, я тебе ничего не говорила… А на самом деле это не так. Точное, не совсем так. Просто все это пока еще со мной происходит, понимаешь? Случается. Набирает обороты и не думает кончаться. Я не могу выйти из игры сама по себе, это как поезд – на ходу не выскочишь. Меня должно что-то вытолкнуть, что-то должно произойти. Я чувствую, что главное еще не случилось. Оно впереди.

Макс смотрел на нее очень внимательно.

– По-моему, у тебя проблемы не с чувствами, а с волей. У тебя нет воли. Даже не пойму: как это? Ведь ты взрослая женщина. Умная, прекрасно образованная. Почему ты такая аморфная?

– Аморфная, – повторила Нина, слегка растягивая слово. Несколько секунд она размышляла, стараясь правильно понять его значение. – Пожалуй, дело не в этом. Просто каждую встречу, каждое событие я воспринимаю не само по себе, а… Как бы это получше выразиться… как дорожный указатель.

– И куда же ведет твоя дорога?

– Вот это я и пытаюсь выяснить. И это и есть самое интересное!

– Все-таки ты очень странная, – сказал Макс, почесав подбородок.

* * *

Нина испанцев не помнила. Помнила только детей.

Особенно она запомнила девочку Тишу. Возможно, так случилось потому, что это был редкий случай, когда Нине удалось подружиться с испанцами. Дружба не угасла, когда конверт с авансом перекочевал в Ксенину папку и даже когда была выплачена вся сумма целиком, оформлены последние документы и получен заграничный паспорт на имя Кристины Олье Пуйч с черно-белой, тревожно-выразительной фотографией. Другая фотография Тиши, большая и цветная, стояла у Нины на письменном столе: высокая строгая девочка совершенно каталонского вида в очках и балетной юбочке – Тишу водили в танцевальную студию.

Тиша прожила в детском доме почти целый год, но так и не научилась играть с детьми. Не умела и не любила, потому что когда-то была единственным ребенком на всю полумертвую деревню и играть было не с кем. Стоило немалых трудов втянуть ее в игру, Тиша покорно выполняла все, что от нее требовали, но как только воспитатель отходил, игра прекращалась. Зато в дальнем углу площадки у нее была волшебная полянка, где она знала каждую травинку, каждую шишку, каждую трещину в коре. Снимала со ствола пахучую сосновую смолу, скатывала из нее шарики и сосала, как конфеты. Аккуратно втыкала в древесную плоть упругие хвоинки, как будто по стволу к вершине поднимались длинноногие человечки. Зимой ела снег и с наслаждением глотала чистую воду, пахнущую лесом.