Наконец самая важная, пахнущая сладкими духами дама с высокой прической спросила у Тиши:

– Ну, отвечай, Кристина: хочешь жить с Анастасией Сергеевной?

– Хочу, – быстро ответила Тиша, догадываясь, что Анастасия Сергеевна это и есть ее родная тетка Настя. – А мамка? – добавила она чуть погодя.

– Мамка тебя голодом уморит, – сказала дама вполголоса, переглянувшись с тетей Настей. – Живи пока у тетки, а там поглядим.

На том и порешили. Тиша и тетя Настя прошли все пахнущие духами кабинеты, и их отпустили.

С тех пор Тиша жила в тети-Настином доме на законных правах.

Мать по-прежнему приходила пьяная, требовала вернуть Тишу.

– Утром поговорим, – спокойно отвечала тетя Настя, но мать, к утру протрезвев, забывала о давешних слезах и за дочкой не возвращалась.

И вот однажды случилась беда. В материном доме пили уже не первый день, пропивали случайный дядь-Славин заработок. Когда выпили все, что было заготовлено заранее, дядя Слава отправил мать на поиски спиртного. Обычно к тете Насте мать не ходила, знала, что выпить ей не дадут, но теперь другого выхода не было: в тот день дядя Слава разошелся не на шутку и уже не приставал со слезливыми поцелуями, а зверел и молча дрался.

– Насть, налей. Славка меня домой не пускает, – ныла под окном мать. – Забьет насмерть. Ты Тишку у меня забрала, так теперь помогай. А ну быстро давай! – орала она.

На этот раз мать торчала под дверью дольше обычного. Грязно обзывала тетю Настю, пинала дверь ногой, рвала обшивку, и тетка тоже ругалась в ответ, хотя у нее с утра ныло сердце и болели руки. На руки и сердце тетя Настя внимания не обращала и, как обычно, варила щи на всю неделю, кормила Белку и кур, доила корову. К вечеру ей стало совсем худо, но она держалась и пьяной сестре не открывала.

Наконец мать ушла.

Тетя Настя легла рано, не поужинав. Тиша поела одна, потом согрела чайник, напоила чаем тетю Настю, с трудом уместив чашку на столе, где было тесно от флаконов с лекарствами, старых рецептов, вырезок из газет, баночек с семенами, слипшихся леденцов, разнообразных тети-Настиных очков на все случаи жизни… Напившись чаю, Тиша улеглась спать.

А ночью они вернулись вместе – дядя Слава и мать. Что-то неладное случилось в ту ночь: вынырнув из угольно-черной тьмы, дядя Слава принялся крушить дверь. Мать рыдала пьяными слезами, хватала его за руки, висла на шее, пытаясь остановить. Белка скакала под дверью, как пушистый белый мячик, заливаясь звонким лаем. Тиша проснулась, побежала в теткину комнату. Тетя Настя сидела на кровати, не зажигая лампы.

– Ты, Кристинка, прячься, – сказала она решительно. – Надень шапку, пальто и лезь в погреб, а не то обидят тебя.

– А ты, а Белка? – завыла Тиша. – Я вас не брошу!

– Прячься, кому сказала! – прикрикнула тетка. – Мы сами разберемся, – добавила она, тяжело поднимаясь с постели. – Ух, бесстыдники.

Она медленно двинулась в сени, где металась обезумевшая Белка.

– Не ломай дом, щас открою, бери че те надо и вали отседова, – крикнула тетя Настя, обращаясь к двери, но дверь не слышала и продолжала грохотать мерно и тяжело.

Тетя Настя отперла засов, но открыть не сумела: слишком яростно и часто колотили в дверь с уличной стороны. Позабыв, зачем пришел, дядя Слава сражался с дверью, не догадываясь потянуть ее на себя.

Тиша схватила с вешалки пальто, но в погреб не полезла, а забилась под широкую тети-Настину кровать. Дверь в спальню была открыта, Тиша видела коридор, сени и дверь, стонавшую под кулаками дяди Славы. Внезапно удары стихли, наступила тишина, и от этой тишины в доме стало совсем жутко. Тетка припала к двери ухом, прислушалась. Затем, не включая свет, выглянула в окошко.

Внезапно Белка опять залаяла и забилась под дверью.

Вернулись. На этот раз дядя Слава прихватил с собой увесистый предмет: дверь затрещала, дрогнула и поддалась.

Первый страшный удар обрушился на визжавшую от ярости Белку. Тиша видела, как собака отлетела к стене и застыла на полу белым комочком.

Следующие удары пришлись на что-то большое и рыхлое: охнула и умолкла, словно спросонок, тетя Настя.

Потом стало тихо, и в этой тишине медленно и совершенно трезво двинулись по дому сапоги. Тиша видела, как они потоптались в прихожей, где стояли теткины ведра, пустые пластиковые бутылки для самогона и трехлитровые молочные банки – словно не решаясь войти в дом, где после улицы полагалось переобуваться. Заглянули на террасу, оттуда протопали в кухню, затем в Тишину комнату, и, наконец, в тети-Настину спальню. В метре от Тишиного лица сапоги остановились, словно принюхиваясь. Стараясь не дышать, Тиша глядела на них из своего пыльного убежища круглыми от ужаса глазами.

И потом, когда на протяжные материны вопли прибежали соседи, из районного центра приехала милиция, дядю Славу связали и увели и обыскивали дом, обходя комнату за комнатой и окликая Тишу, она не отвечала – так и лежала под кроватью до утра и неподвижно смотрела туда, где еще совсем недавно стояли черные кирзовые сапоги.

Хоронили тетку Настю без Тиши. В больнице, куда Тишу на всякий случай определили, вытащив наконец из пропахшего кровью теткиного дома, никому не пришло в голову везти ребенка на похороны, а родных, кроме матери, у нее не было. Тиша знала, что тетка умерла, что ее похоронили на кладбище в соседней деревне, где Тиша несколько раз бывала на могиле бабушки и покойного брата. Пока тетя Настя копошилась вокруг могилы, дергала сорняки, рыхлила совком землю и сажала маргаритки, а потом раскладывала на тарелке крашеные яйца и ломти кулича, наливала в стакан водку и ставила под крестом, Тиша гуляла по кладбищу и как-то раз притащила целый букет очень красивых пластмассовых цветов, которые насобирала возле могил, но тетя Настя цветы у нее почему-то отняла и выбросила.

Тиша пыталась представить, как тетку кладут в гроб, потом закапывают в мерзлую глину среди крашенных серебрянкой крестов.

Потом она представляла, как тетка в белом платке, с иконкой на груди – так хоронили бабушку – со строгими сосредоточенными бровями и плотно сомкнутым ртом лежит глубоко, в тесной темноте, вместе с землей замерзая в мороз и оттаивая в оттепель. Но за тетку Тиша была спокойна. Умирать в деревне было принято, умирали чаще всего пожилые, уважаемые люди, и вокруг их смерти хлопотала родня. Никто не плакал, накрывали большой стол, за которым потом все чинно сидели, а на главном месте стояла фотография умершего и рядом с ней рюмка водки с кусочком черного хлеба, и Тиша всякий раз недоумевала, почему на столе столько вкусного – и сыр, и колбаса, и сало, – а бедному покойнику кладут на блюдце только этот подсохший ржаной ломоть, который даже кошка не станет есть, не говоря уж о теткиной любимице Белке.

Смерть в деревне была делом основательным и серьезным, никто ее не боялся, поэтому Тиша знала точно, что с теткой все в порядке.

Но мысль о Белке не отпускала, изводила постоянной душевной болью, терзала кошмарами по ночам, не давая уснуть. Тиша не знала, кто вынес из дома убитую Белку и что с ней сделали потом. А что, если Белка осталась жива? Кто тогда о ней позаботится? Кто станет кормить курицей и сметаной, как кормила при жизни тетя Настя?