— Нет, спасибо. Я ведь ненадолго, — сказала Абигейл.

— Ну, тогда, по крайней мере, располагайся поудобнее. У тебя же есть еще несколько минут? — Вон помог ей снять шубу и, когда она села на диван, опустился рядом с ней. — Как поживаешь, Абби? — Вон заглянул ей в глаза, как будто действительно хотел знать ответ.

— По сравнению с тем, что пришлось пережить тебе, мне не на что жаловаться. — Ему не нужно было знать, что она находится на грани срыва после того, как стало известно о пожаре в Лас-Крусес.

— У меня бывало и намного хуже, чем сейчас, — рассмеялся он. — Попробовала бы ты провести две недели в низкой пещере, где можно стоять только на коленях, да еще в помете летучих мышей и среди кишащих вокруг насекомых.

Она скорчила гримасу.

— И что, вся твоя работа настолько… интересная?

— На мою долю выпало действительно немало приключений, — сказал Вон тоном человека, для которого путешествия давно стали частью его жизни. — В основном я снимал дикую природу, поэтому посетил целый ряд самых удаленных уголков. Год назад, примерно в это время, мы по заказу «Нэшнл Джиогрэфик» снимали в долине реки Конго фильм о браконьерах, истреблявших популяцию слонов ради их бивней.

— А на тебя когда-нибудь нападали дикие животные? — При мысли об этом ее охватила волнующая дрожь.

— Однажды меня атаковала горилла — восточная равнинная горилла, если быть точным. Это далеко не такие ласковые создания, как в фильме «Гориллы в тумане»[56]. Весь их опыт общения с людьми сводится к встрече с охотниками, которые в них стреляют, потому эти ребята очень неприветливо относятся ко всем, кто заходит на их территорию. К счастью, я знал, что нужно делать, чтобы остановить обезьяну.

— И что же это было?

— Я припал к земле и всем своим видом продемонстрировал ей покорность.

Абигейл улыбнулась и покачала головой.

— Признаться, мне трудно представить тебя покорным.

Вон пожал плечами.

— Чтобы выжить, будешь делать что угодно. Хотя до сих пор не знаю, вел ли я себя умнее других или мне просто повезло.

— Возможно, понемногу и того и другого?

— На самом деле угроза нападения диких животных на человека сильно преувеличена, — продолжал он. — Гораздо больше шансов раньше времени встретиться с Творцом, когда пытаешься проехать по какой-нибудь стране третьего мира, где дороги сами по себе опасны, а местные водители — еще опаснее. Я уже и не припомню, сколько раз у меня перед глазами пробегала вся моя жизнь, когда приходилось ехать по горным дорогам с поворотами под сто восемьдесят градусов. Да и вертолеты тоже — они летают так низко, что лопастями едва не задевают верхушки деревьев.

— Судя по твоим словам, это довольно рискованно.

— Не более рискованно, чем стычки с браконьерами. Они без колебаний могут выстрелить в тебя, если заметят, что ты что-то вынюхиваешь поблизости. Иногда это делается, чтобы просто отпугнуть преследователя, но если они решат, что ты собираешься серьезно вмешаться в их дела, тут же влепят в тебя пулю, причем особо не раздумывая.

— В тебя когда-нибудь стреляли? — Она возбужденно подалась вперед, к нему.

Это был все тот же Вон, которого она помнила, только еще более отважный и колоритный — настоящий Индиана Джонс в реальной жизни.

Вместо ответа Вон поставил ногу на журнальный столик и, задрав штанину джинсов, показал ей красноватый шрам на икре, напоминавший маленький сморщенный ротик. — Небольшой сувенир от вооруженного партизана в Дарфуре, где мы снимали фильм о миграциях диких животных. Мы летели низко на вертолете, а он в упор обстрелял нас. К счастью, пуля задела только мягкие ткани, а то я, скорее всего, истек бы там кровью. — Он умолк и с горькой иронией покачал головой. — Забавно, но я почему-то всегда представлял свой конец именно в таком роде: в меня попадает пуля или я лечу в пропасть где-нибудь на горной дороге. И никогда не мог подумать, что буду уходить, хныча и жалуясь.

— Это подтверждает только одно: кто-то там, на Небесах, любит тебя. — Абигейл протянула руку и легонько коснулась сморщенной кожи на шраме, тут же почувствовав, как от кончиков пальцев до солнечного сплетения пробежал слабый электрический заряд. — Поэтому на твоем месте я бы не особенно беспокоилась. Ты справишься и с этим испытанием. — Она говорила с уверенностью в голосе, которой на самом деле не испытывала, и молилась в душе, чтобы слова ее оказались правдой.

Вон откинулся на спинку и внимательно посмотрел на нее.

— А теперь о вас, мисс Абби. Подумать только: ты совсем взрослая и имеешь все, о чем когда-либо мечтала. Надеюсь, что это принесло тебе счастье.

Она немного нахмурилась. Он что, подшучивает над ней?

— Ты говоришь так, будто все это показное.

— Вовсе нет. Я просто подумал: зачем женщине, которая держит под уздцы весь мир, нужно еще что-то кому-то доказывать?

В его голосе послышалась слабая нотка укоризны, заставившая ее мгновенно перейти в оборону.

— Почему ты так говоришь? Из-за Лайлы? Она тебе что-то рассказывала?

— Нет, но если уж ты завела этот разговор, то лучше сама ответь: что у тебя с моей сестрой? Ты наняла ее к себе с целью доказать что-то или это изощренный способ закопать топор войны? — Его голубые глаза прожигали ее насквозь, как паяльная лампа. Однако Абигейл не увидела в них осуждения, нет — только желание понять. Но чтобы объяснить ситуацию кому-то другому, ей прежде всего хотелось бы самой до конца понять себя.

— Никто не заставлял твою сестру идти ко мне работать, — огрызнулась она.

— По словам Лайлы, у нее тогда не было выбора. Насколько я помню, в тот момент она была просто в отчаянии.

— Что ж, она не первая, кому довелось на собственном опыте познать, что такое настоящее отчаяние. — Абигейл чувствовала, как в душе поднимается старая обида. — Я одним махом потеряла и дом, и всех, кого любила. И только ты… ты один тогда не отвернулся от меня, — горько произнесла она и усилием воли заставила себя не заплакать. Она не нуждалась в его жалости, потому что пришла сюда, чтобы как-то успокоить и поддержать его. — Ты не представляешь, как много значили для меня письма, которые ты мне писал. Были моменты, когда они были тем единственным, что удерживало меня в этой жизни.

— Признаться, я уже не помню, о чем писал в тех письмах, но, учитывая, каким я был в то время, могу с уверенностью сказать, что они были вполне приземленными. — Вон выглядел довольным, но несколько смущенным. — Если бы я знал, что они имеют такое значение для тебя, я бы, по крайней мере, попытался написать что-нибудь более проникновенное.

— Не важно, что именно ты писал. Главное, что ты вообще писал мне.

Он протянул руку и положил поверх ее ладоней — легкое прикосновение, глубоко тронувшее Абигейл.