Захоронение одной «принцессы», внучки императора Ляо, погребенной в 1018 году, оказалось необычайно богатым, ибо его, по счастью, не удосужились разграбить. В могиле найдено множество предметов роскоши, которыми явно пользовались аристократы киданей и которые привозились в том числе издалека, с расстояния в тысячи километров. Стеклянные сосуды и латунные кувшины доставляли из Сирии, Египта и Ирана, а поделки из горного хрусталя, внешне похожие на стекло, но нуждавшиеся в тщательной обработке (иначе они трескались), родом с Суматры и Индии. Скорее всего, это дары правящему семейству Ляо от чужеземных посланников, которые присутствовали на похоронах правителей или их родственников.

Выше прочих материалов кидани ценили янтарь, более мягкий и простой в обработке, нежели агат или горный хрусталь. Сырье привозили на территорию киданей, а местные мастера (как правило, китайцы) уже делали из него различные изделия.

Наибольшее количество находок в захоронении «принцессы» – это изделия из янтаря: бусы, подвески, сосуды в виде фигурок животных, рукояти для ножей и амулеты, которые держали в руках. Вдобавок янтарь, как известно, издает легкий, похожий на сосновый запах при контакте с телом, и это, безусловно, добавляло данному материалу привлекательности. Арабский путешественник и географ аль-Марвази объяснял, что китайцы – к коим он относил подданных династии Сун и династии Ляо – предпочитали янтарь из «славянского моря» местному, поскольку первый был светлее. Археологические исследования, в частности, инфракрасная спектроскопия, показали, что аль-Марвази не искажал факты. Отдельные куски янтаря действительно прибыли в Китай с Балтики («славянского моря» аль-Марвази)[79], из Северной Европы, то есть с расстояния более 4000 миль (6500 км) от владений Великого Ляо. В мире 1000 года янтарный маршрут принадлежал к числу наиболее протяженных сухопутных торговых путей.

Содержимое гробницы «принцессы» наглядно иллюстрирует процветание Ляо после подписания Чанюаньского договора с империей Сун в 1005 году. Заключив этот мир, кидани сосредоточились на других направлениях экспансии. В 1010 году началось вторжение на Корейский полуостров, где война продолжалась до 1020 года без сколько-нибудь удовлетворительных результатов. Торговля временно приостановилась, но после окончания войны возобновилась, и императоры Ляо одобряли соответствующие инициативы правителей западных стран. Именно поэтому в 1021 году они согласились выдать «принцессу» своей династии замуж за отпрыска Кадыр-хана из Караханидов.

Три года спустя уже сами правители Ляо обратились с мирной инициативой к Газневидам. Император Шэн-цзун, правивший почти пятьдесят лет (982–1031), направил в Газну посланника, предлагая султану Махмуду установить дипломатические отношения. Посланника звали Калитунка, что мы узнаем из подробного рассказа аль-Марвази.

Этого Калитунку сопровождал второй посланник, по происхождению уйгур, которые тоже были значимой силой в Центральной Азии. Их путешествие протяженностью 2500 миль (4000 км) оказалось непростым. Посланникам понадобилось три года, чтобы добраться из владений Великого Ляо до территории Газневидов, хотя обычно этот путь занимал не более шести месяцев. Они покинули буддистский блок и переместились в исламский, а их дипломатическая миссия проложила новый маршрут по степям, что лежали между Северным Китаем и Афганистаном.

Прибыв ко двору Махмуда в Газне в 1026 году, посланники познакомились с множеством людей, в том числе с прославленным ученым аль-Бируни. С ним они обсуждали моржовую кость (в арабском языке эту кость называют khutu, и данное редкое слово заимствовано из киданьского языка). Посланники рассказали аль-Бируни о важнейшем свойстве моржовой кости, которое обеспечивало ее популярность во владениях династий Сун и Ляо: мол, поблизости от яда эта кость запотевает или сочится влагой, давая зримое предупреждение об опасности. Еще аль-Бируни узнал от них о чае, который распространился в исламском мире столетия спустя.

Аль-Марвази приводил перевод на арабский переписки правителей уйгуров и Ляо, где излагались подробности приема посланников при дворе Махмуда. Вероятно, переписка изначально велась на тюркском или уйгурском, родственных языках, имевших широкое хождение в Центральной Азии. Единственный источник, в котором они присутствуют, – это сухой рассказ аль-Марвази. Иных писем он не цитирует, а потому сведения из упомянутой переписки явно заслуживают доверия.

Император Шэн-цзун в первых строках сообщает Махмуду, что «всему свету ведомы его несказанные храбрость и мужество, его несомненное могущество и величие, его старшинство над эмирами, каковые терзаются в страхе»; из этих слов очевидно, что вести о походах Газневида достигали и двора киданей.

Посланник Калитунка вез многочисленные дорогостоящие дары для Махмуда, изготовленные киданями и добытые в иных краях. Двадцать одно шелковое одеяние сшили, вероятно, из шелка, полученного в качестве дани от династии Сун в соответствии с Чанюаньским договором. Также посланник вез мускус, редкое пахучее снадобье из оленьих желез, добытое у животных с тибетских нагорий. Двести соболиных шкур и тысячу шкур серой белки, несомненно, добыли на территориях, контролируемых киданями. В целом эти дары характерны для товарооборота между исламским и буддистским блоками – пушнина, ткани и ароматические вещества.

Кроме того, император Великого Ляо в знак желания заключить союз с Махмудом отправил лук с десятью стрелами. Уйгурский же посланник передал Махмуду одного раба и одну стрелу, неуклюже объяснив, что дорога до Афганистана слишком опасна, чтобы везти сколько-нибудь ценные дары.

В ознаменование следующего шага в установлении прочных отношений император просил Газневидов отправить к его двору своего посланника, «выбранного среди людей здравомыслящих, сообразительных и стойких». Зачем это понадобилось? «Дабы мы могли извещать его о состоянии наших дел и выяснять, как обстоят дела у тебя, заодно укрепляя обычай взаимных подношений в дружбе». Это краткое пояснение позволяет понять, зачем правители по всему миру на рубеже 1000 года отправляли своих доверенных лиц к чужим дворам: они хотели получить информацию о соседях и жаждали иноземных диковинок.

Впрочем, Махмуд отличался от других. Он категорически отверг предложение императора Великого Ляо: «Мир и доверие существуют только для того, чтобы заканчивать войны и сражения. У нас нет веры, которая бы объединяла и посредством которой мы бы тянулись друг к другу. Расстояния и земли, каковые нужно преодолеть, чтобы достичь твоих владений, суть надежный залог нашей с тобою безопасности и честности. Мне ни к чему тесное общение с тобой, покуда ты не примешь ислам. Прощай».

Этот откровенный и дерзкий ответ показывает, что правители, сами испытавшие религиозные обращения на рубеже 1000 года (а не только современные историки), делили мир на религиозные блоки. Махмуд отверг союз с императором Шэн-цзуном потому, что тот не исповедовал ислам, зато жил очень далеко от Афганистана. Махмуду же виделся мир, в котором мусульманские союзники стояли с одной стороны, а все прочие, в том числе буддисты Великого Ляо, занимали противоположную сторону.