– Да он же сам по уши в дерьме был?

– Мышляев мог заявить, что все делал под давлением, что о краже картины вообще ничего не знал, что к неуставным, так сказать, отношениям был склонен насильно и так далее и тому подобное. Выкрутился бы! А вот Куколевский – вряд ли!

– Он хотел, чтобы все выглядело так, будто его убила Марфа?

– Допускаю. Хотя… удар был по силе явно неженский, и потом, он не мог не понимать, что у Марецкой на это время есть алиби. Возможно, на убийство он решился спонтанно, так сказать, по ходу разговора. Черт его знает, что между ними произошло! Во всяком случае, Мышляев к такому повороту событий был явно не готов, иначе не сел бы спиной к мил дружку.

– Есть надежда, что Гершвина все же найдут?

– Надежды, как говорил Ломоносов, только юношей питают да отраду старым подают. Нам и без всякой надежды придется землю рыть. Организация нападения, убийство, кража, контрабанда. Короче, положить под сукно дело Гершвина долго не придется.

– Павел Константинович, почему он забрал картину, а деньги оставил?

– Думаешь, не похоже на банкира? – усмехнулся Сидоров. – Допустим, Гершвин умнее, чем казался. Он мог предполагать, что Бронштейн подставной, а купюры меченые. Не стал рисковать.

– Он уже покинул страну?

– Волнуешься за свою Марфу? – догадался полковник. – Не волнуйся. Теперь у него одна цель – вывезти полотно. Таможня предупреждена. Погранцы – тоже. Другие каналы прощупываем. Будем работать. В любом случае вы с Марфой можете жить-поживать да добра наживать. Веселым пирком, так сказать, да за свадебку-с.

Федор покосился на Сидорова. Чего это его на фольклор потянуло?

– Это я от нервов, – сообщил тот и запулил окурок в урну. – Кстати, Федор, помнишь Севу Космынина?

– Что за вопрос?

– Так он сейчас в Питере. У него частный аэроклуб верстах в тридцати. Нуждается в квалифицированных инструкторах. Как узнал, что ты вернулся, чуть из штанов не выпрыгнул от радости. Телефончик дать?

Федор поднялся и протянул полковнику руку.

– Для меня вы родной человек, Павел Константинович.

– Так и есть, Федя.

Домой в этот день Волынцев вернулся поздно. Марфа уже два раза засыпала, пока его дожидалась. Отпуск, который задним числом оформил Тимоша, закончился, и завтра к девяти утра ей следовало явиться на работу, да еще прямиком на очередное совещание к Милене. Спать хотелось ужасно, а Федор куда-то запропастился, телефон отключил, сам не звонил и успел ужасно ее рассердить своим отсутствием.

Он что, не знает, что она вся извелась от неизвестности? Что могло его заставить выключить телефон? Неужели неприятности еще не кончились? Или старые кончились, а новые начались? Мало ли на свете Алин!

Растравляя себя ревнивыми мыслями, Марфа кое-как дотянула до половины одиннадцатого, а потом все равно уснула, сидя на диване.

Разбудила ее рука, которая сначала нежно погладила по щеке, а когда Марфа вскинулась, легонько зажала ей рот.

– Тсс… Только не начинай сразу вопить, как потерпевшая, – сказал Федор, присаживаясь рядом и обнимая.

– Ты обалдел? Где ты шлялся?

– Не скажу.

– Чего?!

– Да не кричи ты так, Марфуша.

– Все равно никто не услышит, потому что никаких соседей у нас нет!

Федор откинулся на спинку дивана и рассмеялся.

Ах ему смешно! Хорошо смеется тот, кто смеется последним!

Марфа почувствовала, что сон сняло как рукой, и приготовилась к скандалу.

– Завтра тебя ждет сюрприз, – объявил Федор.

– Я не люблю сюрпризов! – сразу выпалила Марфа, хотя была несколько сбита с толку.

Сюрприз? Вообще-то сюрпризы бывают разные!

Федор только крепче прижал ее к себе:

– Понимаю, что сдаваться ты не умеешь.

Он потерся щекой о ее макушку и дунул в ухо теплым воздухом. У Марфы по спине сразу побежали мурашки.

Разве она не умеет сдаваться?

Хорошо, что старый диван с круглыми валиками по бокам был достаточно широким, иначе они точно свалились бы на пол и чего-нибудь себе отшибли. Когда они снова вернулись в разум и стали соображать, на какой планете Солнечной системы находятся и какое на дворе время года, Марфа спросила:

– А какой сюрприз?

– Я записал тебя в аэроклуб. Будешь летать на самолете.

От неожиданности она хрюкнула.

Воистину, сюрприз сюрпризыч!

Через несколько дней Бронштейн позвонил ему, чтобы попрощаться.

– Ничего не поделаешь, Федя. Не хочу ехать, а придется. Родственники настаивают, чтобы моя реабилитация шла под их неусыпным присмотром и контролем. Шимон в красках расписал мое состояние, они собрали семейный консилиум – поверь, настоящий, медицинский, перед ним тьфу – и в ультимативной форме приказали вывезти меня, как в анекдоте про старого еврея и попугая, хоть чучелом, хоть тушкой. Так что убываю на Святую землю, мой друг.

– Конечно, Борис Яковлевич, в Израиле лучшие клиники. Там не только рану подлечат…

– Ну, на остальное я не сильно надеюсь. Врачи не боги, а в моем случае…

Бронштейн закашлялся. Федор терпеливо ждал.

– Кроме того, стоимость лечения мои любящие родственники не смогут оплатить, даже если продадут на аукционе лапсердак дедушки Исхака, который хранится в семье уже сто шестьдесят восемь лет. С другой стороны, ты не знаешь тетю Хаю! С ней не пропадешь! И мертвого подымет своими шуточками! Смех – неплохое лекарство, как известно, пусть даже оно будет для меня последним.

– Борис Яковлевич, я…

– Знаю, что ты скажешь, Федя. Мне тоже жаль, что мы общались так мало. Все как-то стремительно завертелось, не смогли и поговорить толком. Если Господь позволит покоптить небо еще немного, то найду тебя на просторах интернета. Чай, не в лесу живем. Ну а если нет, то Шимон сообщит…

– Борис Яковлевич, я буду надеяться на лучшее. Выздоравливайте.

– Ну понятно, понятно. И все же на всякий случай прощай, мой друг. Привет твоему папаше. Скажи, что помяну его в своих молитвах.

Он еще несколько минут шутил, но говорил уже с трудом. Наконец в трубке остались только короткие гудки.

Матч-пойнт

Боинг из Гонконга приземлился точно по расписанию. В зоне прилета было людно. Встречающие столпились у заграждения, высматривая в толпе пассажиров своих. Мужчина с табличкой, на которой было крупно написано «Ассута», не толпился вместе со всеми и шею зря не тянул. Он спокойно стоял в сторонке и ждал, когда нужный человек сам заметит его. Только когда из толпы выделился господин в светлом костюме и легкой летней шляпе, встречающий встрепенулся и с радостной улыбкой на свежем лице подошел к тому, кого ждал.

– Приветствую на Святой земле, господин Бланк, – сказал он по-английски и повторил на иврите: – Шолом. Барух аба.

Господин небрежно кивнул, оглянулся, словно хотел кого-то