скоро выборы, а значит, господину депутату нужны деньги. Да и опасно оставлять эту вещицу у себя. Не дай бог кто увидит, начнет думать, свяжет с убийством Мышляева…

– Вы хотите сказать, что… Мышляева…

Сидоров покрутил головой:

– Пока это лишь предположение. Все выяснится, когда вышеназванный депутат попадет к нам в руки, а голыми руками, извиняюсь за каламбур, господина Куколевского не возьмешь. Тут целая операция понадобится, потому что взять его можно будет только во время сделки. Так сказать, с поличным. Для этого надо знать, где и когда она состоится.

Тут Сидоров быстро глянул на Волынцева.

– У меня появилась мысль, – осторожно начал он, – подстегнуть нашего любителя живописи к активным действиям. А то в самом деле, чего доброго, затихарится.

– У него выборы на носу. Сами сказали, – вступила Марфа.

– Ну выборы выборами… А с другой стороны, начнешь шустрить с картиной – привлечешь ненужное внимание. Куколевский – калач тертый, зря подставляться не будет. Как раз именно потому, что выборы.

– Так что вы придумали? – спросил Федор, понимая уже, что полковник говорил все это именно для него.

– Есть у меня одна идейка, ребята. А что, если мы, так сказать, ускорим события и поможем Куколевскому найти покупателя?

– А если он уже нашел?

– Ну, во‐первых, это вопрос предложенной цены, а во‐вторых, надежности покупателя. Мы подсунем супер-пупер-надежного, чтобы Куколевский не сомневался: о сделке никто никогда не узнает и его имя не всплывет ни в каком случае. Ну а в‐третьих, мы найдем безупречного посредника. Человека, так сказать, с нашей стороны.

– У вас кто-то есть на примете, товарищ полковник?

– Кажется, да.

Сидоров посмотрел на Федора испытующе.

– Ты давно знаешь Бронштейна?

– Бориса Яковлевича? А при чем… Или вы о нем сейчас говорили?

Сидоров молча кивнул и склонился над чашкой.

– Я знаю его давно, но не то чтобы близко. Друг отца. Хороший человек. Специалист отличный. Когда обратился за помощью, не отказал. Ну, это вам известно.

– И не только это. Мы немного покопались… Короче, он ведь все равно уже в теме. Сможет помочь нам вывести Куколевского, так сказать, на чистую воду?

– Не знаю. Он ведь болен.

– Тем более. Пусть сделает доброе дело. Там, – Сидоров вскинул вверх подбородок, – ему зачтется.

– Не уверен, что Элохим сочтет обман за праведный поступок, – хмыкнул Федор, – но попробовать можно. Даже если Бронштейн не согласится, разговор останется между нами.

– Ну, об этом мы позаботимся, – непонятно сказал полковник и посмотрел на притихшую Марфу.

– Ну что, Марфа Посадница, нам ли быть в печали? Рискнем здоровьем?

Марфа кивнула и вдруг подумала, что Тимоша, наверное, уже уволил ее из редакции за прогулы. Она даже не позвонила ему ни разу!

Родные и родственники

Как только Сидоров, договорившись с Федором о том, как будут действовать, чтобы привлечь Бронштейна, уехал, Марфа схватилась за телефон и набрала номер главреда.

– Тимофей Данилович! – затараторила она, как только услышала его голос. – Простите меня, пожалуйста! Я очень виновата, конечно, только я не виновата! У меня форс-мажор нарисовался! Вы не поверите!

– Чертова ты балаболка! – заорали в трубке.

Марфа сразу догадалась, что промахнулась и попала на буйный армянский период.

– Тимофей Данилович!

– Не поминай мое святое имя всуе! – еще больше разбушевался Тимоша. – У тебя что, пальцы на руках отсохли? Так набери мой номер ногами! Или у тебя и ног нет?

Уф! Хоть слово вставить! Он ведь и час так разоряться может!

– Ой, про… Алло! Алло! Вы меня слы… Я вас не слы… Сов… Гром… гово…

Для верности она покричала в телефон еще немного и быстренько отключилась. Лучше потом она купит огромаднейший букет цветов для Ануш Акоповны, бутылку лучшего армянского коньяка для Тимофея Даниловича и явится с повинной к ним домой. Они еще немного поругаются, а затем простят. А уж если она заявится вместе с Федором…

Марфа представила, как обомлеют они при виде ее мужчины, как засуетится Ануш Акоповна, стараясь приветить его как можно лучше, как Тимоша напустит на себя солидности и начнет вести всякие умные разговоры, имеющие на самом деле только одну цель – распознать, тот ли человек рядом с ней.

Так всегда поступают родные.

Она выглянула в окно. Федор сидел на лавочке, думал о чем-то и курил. Сама не зная зачем, Марфа снова достала сотовый и набрала номер матери.

– Але! Кто говорит? – ответили ей голосом сестрицыного мужа Рустама.

Как будто он не понял, кто говорит! Небось на экране написано!

– Привет, Рустам. Это Марфа.

– О! Какие люди! Не забыла еще номера?

– Я вообще-то маме звоню.

– Она в ванной, моется. Подойти не может.

– А Рита?

– В магазин ушла. Телефон дома оставила.

– Ладно. Я перезвоню.

– Перезванивай, но лучше в конце недели. Сейчас проблем много.

Марфа тихонько выдохнула и сказала очень весело:

– Тогда передай им привет и скажи, что у меня все в порядке!

– Передам. Ну давай. Пока.

Марфа нажала на кнопку и посидела с минуту, пытаясь собраться с мыслями. Зачем она вообще стала разговаривать с Рустамом? Привет передавать? Дура дурой!

– У тебя лицо какое-то опрокинутое, – заявил Федор, появляясь перед ней с мокрым букетом из каких-то мелких желтеньких цветов.

Марфа приняла букет, прижала к щеке и ничего не ответила. Родные и родственники – это вовсе не однокоренные слова.

Федор прижал ее к себе и ничего не стал уточнять.

– Я ж тебе свой сон рассказать хотела! – вдруг вспомнила Марфа.

– Плохой или хороший?

– Психологиня в университете говорила нам, что не бывает плохих или хороших снов. Сон – это или предупреждение, или подсказка. Как сигнальная система. Сначала сны объясняют происходящее на понятном нам языке, а потом указывают путь спасения. Надо только уметь понять.

– И что же подсказал тебе твой сон?

– По-моему, он намекнул мне прямым текстом, что если я хочу выплыть, то мне следует крепче цепляться за твою руку.

– Хороший совет.

Марфа привычно зарылась лицом в расстегнутую на груди рубашку. Спрятаться и не вылезать. Никогда.

– А этот Гершвин нас не будет искать?

– Ему нужна картина. О том, что у нас ее нет, он наверняка уже знает. Если Сидоров прав и полотно находится у Куколевского, то, скорее всего, Гершвин будет искать именно его.

– За что Куколевский убил Мышляева? Ведь это он сделал? Я все верно поняла?

– Деньги не поделили, скорее всего.

Они помолчали, обнимая друг друга.

– Хочу тебе кое в чем признаться, – вдруг заявил Федор. – Я… в общем…

Марфа отстранилась и уставилась тревожно. Оказывается, это не все открытия?

– Когда я начал ковыряться в этом деле, сначала