Несколько часов спустя в Авиньоне она пересела в поезд на Монпелье и Барселону. Вскоре он остановился в Ниме, и она сошла: возможно, повлияло совпадение, почти полное, имен: Ним, Ниммо. Она ничего не знала об этом городе, никак не была с ним связана, и потому ее не стали бы здесь искать. Она взяла чемодан и устремилась в теплую южную темноту в босоножках на каблуке, в которых спускалась по той лестнице. В Ниме есть большие бульвары с платанами, и она держалась деревьев, быстро шагая мимо кафе, выплеснувших свет на темные тротуары, мимо площадей, мимо переулков. Она шла по указателям на Сад фонтанов[90] – в имени звучало убежище – и вышла к отелю «Император Конкорд», большому и комфортабельному. Она сняла номер. В номере ставни и шторы были закрыты, большая кровать застелена прованским стеганым покрывалом в красно-золотых цветах по кремовому полю, в пару к шторам, которые она раздвинула, обнаружив за ними высокие ставни с пузыристой от солнца краской и маленький балкончик. Она выглянула наружу. Внизу был сад, обнесенный стеной, полный олив и кипарисов, с фонтаном, чья игривая, золотым подсвеченная струя била из декоративного бассейна с водой размыто-морского цвета. Она закрыла ставни. Ванна оказалась полукруглой, смугло-розовой, обложенной плиткой с малиновыми по белому птичками восемнадцатого века. Она вымылась, надела ночную рубашку. Выключила свет, легла в большую постель. Коротко вспомнились пляжная ширма и лавина, сломанные деревья и летящие валуны в застывшем обвале тщательно выписанного снега. Завтра она переведет деньги с одного счета на другой, а потом еще раз и еще раз. Постель была похожа на гнездышко, с оборчатыми подушками и хрустящими простынями. Она боялась, что не уснет, но уснула. Наутро тонкие как спицы лучи пробрались сквозь ставни. Открыв их, она увидела голубое небо, полное бледно-желтого света.

Завтрак подавали на террасе, защищенной стеклянной стеной и навесом. Ниже лежал сад с песчаными дорожками, с бурливым фонтаном в обложенном камнем бассейне, с гигантской каменной чашей, переполненной роскошно свесившейся геранью, пурпурной, кармазинной, розовой, с листками как у плюща. Там были высокие кедры и островерхие тисы, группка серебристых олив и несколько кипарисов. Был яркий свет и была тень. Юг. Под одним из кедров за крошечным складным столиком сидел мужчина и что-то писал, обвив ножки столика длинными ногами. У него была блестящая шапка до бледности светлых курчавых волос, белые брюки и льняной пиджак бледного сине-зеленого цвета.

Позавтракав, Патрисия вышла в город. Отель глядел поверх Набережной фонтанов на Сад фонтанов, регулярный парк восемнадцатого века с правильными террасами, каменными лестницами, балюстрадами, фавнами и нимфами.

Дома по набережной – восемнадцатого столетия, массивные, полные достоинства, – имеют ставни и решетки на окнах. Зеленые воды канала широко текут под сенью мостов и рослых платанов. Впереди взметнулась, блестя и пенясь, высокая струя фонтана. Патрисия свернула от нее в сторону и двинулась узкими улочками, выходящими на широкий бульвар. Дома здесь стоят плотно, один к одному, сложенные из золотисто-палевого камня, под крышами из терракотовой черепицы. Патрисия шла. Она шла то зноем, то тенью, из прохладных каменных двориков – на внезапно возникающие яркие площади, из переулков с тяжелыми резными дверьми – на открытые белые пространства, где, заморгав от света, она снова видела воду: вода извергалась из каменных пастей, струилась по камням, кипела в круглых бассейнах среди бронзовых тел, текла по желобам. Сколько здесь фонтанов. Еще был один среди зелени – высокий, скульптурный, монументальный, с гербом, – от которого она отвернула опять в улочки. Она стала замечать тут и там бронзовые таблички, на которых был выбит крокодил, прикованный к пальме. Этот же мотив повторялся в витринах, на указателях. На тихой площади чудище в натуральную величину лезло через бортик фонтана. Она села у воды, под зонтиком, и спросила кофе. Она была сейчас совсем молоденькой, попросту девчонкой, впервые в одиночку оказавшейся за границей. Напряженные цепкие лапы и изогнутый хвост крокодила она разглядывала так же, как глядела на золотистые камни, на синее небо, на резкие тени – с равнодушным любопытством.

«Египетские гады родятся из здешней грязи от лучей здешнего солнца. Например, крокодил»[91].

Он играл Лепида. Хотел Антония, но пришлось удовольствоваться Лепидом. Кончиками пальцев она вспомнила, как втирала искусственный загар в его английские ляжки теннисиста, жилистые и бледные. Вспомнила его тогу. Снова встала, не тронув кофе. Она ступала легко, как девушка.

Прогулялась по магазинам. Купила белые босоножки без каблука, две пары льняных брюк и несколько летящих платьев легкого хлопка с темно-лиловыми гроздьями винограда по желтому – французскому, охряно-горчичному, не похожему на яркий нарциссовый цвет ее костюма. На улице Аспик был элегантный магазинчик, доверху набитый вещицами для спальни и ванной комнаты. Она повертелась перед зеркалами, прикладывая к себе пышные сорочки в ракушках, сатиновые халатики в мимозных узорах, классическую ночную тунику плиссированного струящегося шелка. Тунику она купила, прибавив еще хорошенькие золотистые тапочки и аквамариновый халат. Все это было приятно. Она сказала элегантной хозяйке, темноглазой молодой брюнетке с римским профилем, что они коллеги. Она говорила по-французски: неспешно, ясно, грамматически правильно. В юности она хотела стать театральным художником (все они в университете бредили театром), но вместо этого преуспела с «Анадиоменой». Она полюбовалась нишей-сокровищницей, полной светистых бутылочек матового стекла: розовых, нежно-голубых, перламутровых, цвета утиного яйца. Купила еще зубную щетку в серебряно-золотую полоску и вышла. Вернувшись в отель, она пообедала на террасе в испещренном тенью саду, под мерный плеск фонтана. Поднялась к себе, разложила покупки по шкафам и комодикам, отгородилась от жары тяжелыми ставнями и уснула, свернувшись на покрывале. Вечером приняла ванну, надела новое платье и спустилась ужинать на террасу. На индиговом небе рассыпались звезды и молодой месяц. Фонтан был подсвечен снизу и походил на движущийся ледяной или стеклянный куб, белый с синими тенями. Слышался голос совы. На столе, в бокале на длинной ножке, горела плавучая свечка. Патрисия смотрела на все это с удовольствием послевоенного ребенка. Она съела морской коктейль с авокадо, выложенный в форме раскрытого цветка, и филе лаврака – квадратик белой рыбы, перекрещенный наискось темно-золотыми линиями, лежащий поверх горки нежного фенхеля. Еще лесные ягоды в корзиночке из горького шоколада, пуйи-фюме… В этих простых вещах был избыток наслаждения: звезды, огонь, вода, запах кедров и подпаленного фенхеля, соленые оливки, сочные лепестки рыбы, золотое вино, сладость ягод, терпкость шоколада, тепло, растворенное в воздухе. Она ела, словно свершала церемонию. За соседними столиками негромко переговаривались. На другом конце веранды сидел длинный человек с шапкой светлых волос. Подавшись вперед, он читал книгу при свете плавучей свечки. Завтра она купит книгу. Книга, медленно подумалось ей, заведомое удовольствие, как туника из того магазинчика. После ужина она поднялась к себе, снова неспешно вымылась в полукруглой ванне с занавеской в прованских цветах, надела новую тунику и уснула. В сон проскользнул крокодил и ушел в глубину в момент пробуждения. Утром, позавтракав на террасе, она снова отправилась бродить.