– Этот заказ последний. Мы больше не работаем с Ермаковой.

Поднимаясь по лестнице, Надежда услышала, что в кармане брюк звонит ее телефон, и взяла трубку:

– Слушаю.

– Надежда Алексеевна? Здравствуйте! Это Крымов.

– Здравствуйте, Кирилл Семенович! Приятно, что позвонили, но мне нечем вас порадовать: картина так и не нашлась.

– Она нашлась, – тихо сказал Крымов. – Только вы об этом еще не знаете.

– То есть как? – От удивления Надежда стала косноязычной.

– Два дня назад ее принесли в отдел научной экспертизы Третьяковской галереи. Мы можем с вами встретиться? Мне не вполне удобно сейчас говорить.

– Где?! – вгорячах выпалила Надежда. – Когда?!

– Кажется, вы говорили, что живете где-то поблизости?

– Мое ателье находится в двух шагах от Третьяковской галереи.

– Дайте адрес, и я приду к вам в обеденный перерыв.

– Пишите…

Кирилл Семенович Крымов пришел в ателье через полчаса. В кабинет Надежды его проводила Виктория.

Надежда бросилась навстречу:

– Я так вас ждала!

– Давайте присядем. В моем распоряжении всего сорок минут.

Они сели на диван.

– Рассказывайте! – Надежде не терпелось услышать подробности.

– Как я уже говорил, – начал Крымов, – два дня назад в отдел научной экспертизы на платной основе поступила картина. Клиент заказал всестороннее исследование. Я зашел в лабораторию совершенно случайно, по другому вопросу. Но, кода увидел картину, сразу понял, что она была украдена у вас.

– Это полуфигурный портрет? – уточнила Надежда.

Крымов подтвердил:

– Полуфигурный портрет. Грушенька Зотова держит в руках ларец с золотой змейкой на крышке. На ее правой ручке – браслет с большими драгоценными камнями.

– Это наша картина!

– Вы знаете, что в Третьяковке имеется разнообразное оборудование для исследования полотен самых сложных структур. Но даже при первичном осмотре и я, и специалисты сделали вывод, что эта картина является подлинником. Подпись абсолютно идентична подписи Василия Сомова.

– Просто удивительно…

– При более подробном осмотре мы обнаружили темные линии, похожие на порезы.

– Я видела их, – подтвердила Надежда.

– Так вот… – Крымов шумно вздохнул. – Дело в том, что картина состоит из нескольких составных авторских частей.

– Невероятно…

– Однако химическая лаборатория дала заключение, что все части холста однородны. Отсюда делаем вывод, что Сомов сам разрезал картину и собрал ее заново, словно мозаику.

Надежда удивилась:

– Зачем?

– Сейчас объясню, – отвлекся Крымов и тут же продолжил: – Сомов резал картину очень тонким и острым предметом. Из прежнего портрета он вырезал голову, руки и еще два фрагмента. Направление волокон холста указывает на то, что ранее голова и руки Грушеньки располагались под другими углами.

– О чем это говорит?

– Это говорит лишь об одном: прежний портрет был написан при жизни Грушеньки Зотовой и, скорей всего, не был закончен. Когда обезумевший от горя Зотов заказал Сомову полуфигурный портрет дочери в бальном платье с ларцом, художник вырезал из незаконченного портрета то, чем так дорожил: прижизненное изображение головы Грушеньки и ее руки. Эти фрагменты он врезал в новое полотно, что объясняет более позднюю датировку картины.

– Как же вы разглядели?

– Врезные фрагменты хорошо видны на рентгенограмме.

– Какая-то мистическая, нереальная история.

– Но далее случилось еще одно открытие, – с воодушевлением продолжал Крымов. – Когда рентгеновские снимки вывесили на экран негатоскопа, мы поняли, что высказанное ранее предположение, будто фрагменты полотна между собой сшиты, ошибочно. Никаких швов на рентгенограмме не обнаружили. На самом деле это была тонкая, ювелирная работа по соединению двух холстов – прежнего и нового портретов. Чтобы картина не рассыпалась, Сомов тщательным образом, без зазоров, соединил все фрагменты картины и потом склеил их мастикой со стороны подложки.

– В это трудно поверить, но, если вы говорите… – Надежда покачала головой и умолкла.

– И, представьте себе, тот самый символический прием, о котором мы с вами говорили, всего-навсего второй, более поздний слой.

– Заиндевелый зимний парк за спиной Грушеньки? – догадалась Надежда.

– Рентгенограмма показала, что ранее за ее спиной были деревья и кустарники с зелеными кронами.

– Все, как вы предполагали.

– И даже более того… – Сказав многозначительную фразу, Крымов вдруг замолчал.

– Там было что-то еще?

– Второй слой краски на стенке ларца.

– Вы говорили, что Сомову пришлось записать повреждения, которые нацарапал на ларце сошедший с ума Зотов.

– Рентгенограмма обнаружила эти царапины, – подтвердил Крымов.

– Мне даже не по себе…

– Мне – тоже, – откровенно признался он.

– Что там было? Какие-то знаки? Слова или буквы?

– Там было нацарапано всего одно слово.

– Какое?

– Одно слово: «жертва».

– Ух… – Надежда склонила голову и отвела от лица пряди волос. – Мне даже кровь в голову ударила. – Она посмотрела на Крымова: – Что подразумевал Зотов, выцарапывая это слово?

Крымов развел руками:

– Сошедшего с ума человека трудно понять.

– И нет никаких догадок?

– Никаких, – Крымов посмотрел на часы. – У меня осталось десять минут. Сейчас нужно согласовать наши дальнейшие действия. К сожалению, мне не удалось узнать имя заказчика, отдавшего картину на экспертизу. Персональная информация клиента хранится в тайне. Вы обращались в полицию по поводу кражи картины?

Надежда покачала головой:

– Нет, не обращались.

– И это зря! – рассердился Крымов. – Впрочем, я думаю, и сейчас это сделать не поздно. Изъять картину может только полиция. У вас есть какие-то документы, подтверждающие ее покупку?

– Конечно. Есть договор купли-продажи. Моя мать строго следит за этим.

– Прекрасно! – Крымов поднялся с дивана и направился к двери: – У вас есть только завтрашний день. Послезавтра заказчик заберет картину из отдела научной экспертизы. – Он попрощался: – Мое почтение!

После ухода Крымова Надежда сразу же позвонила Льву Астраханскому. Вкратце пересказав информацию, она спросила:

– Что мне теперь делать?