– Алена Козырева – это моя дочь. Она в списке участников конкурса. – Козырев неодобрительно взглянул на Надежду: – А эта особа, насколько мне известно, в конкурсе не участвует.

– Сергей Аполинарьевич! – вскричала Надежда. – Вы меня обманули!

Он достал из кожаной папки документ и протянул его полицейскому:

– Вот контракт, который мы заключили с Надеждой Алексеевной Раух. В нем говорится, что она отшивает конкурсные образцы. Эскизы моделей нарисовала моя дочь. Надежда Раух – всего-навсего исполнитель.

Полицейский взял контракт и, не читая его, спросил:

– И кто с этим будет разбираться?

– Мы! – В кабинет влетел Марк Фридманович и, глянув на Надежду, сказал: – Выехал, как только ты позвонила. Между прочим, пропустил встречу с клиентом. Что тут происходит?

Они оставались в кабинете администратора до позднего вечера. Чуть позже туда приехал юрист Козырева, и начались адвокатские дебаты, продолжение которых после одиннадцати часов вечера было перенесено на завтра.

Надежда чувствовала себя разбитой и одновременно уничтоженной, в ее голове не укладывался поступок Козырева. Фридманович проводил ее до машины и перед тем, как захлопнуть автомобильную дверцу, сказал:

– Езжай домой и как следует выспись. Завтрашнюю встречу я проведу без тебя. Ни в коем случае не отвечай на звонки Козырева и жди от меня известий.

Заснув только под утро, Надежда, как ни странно, хорошо выспалась. Вместе с первыми лучами холодного осеннего солнца в ней укоренились твердая уверенность в себе и спокойствие. Так было всегда: в трудные моменты жизни Надежда Раух брала себя в руки и проявляла стойкость бойца.

Лев Астраханский не пришел ночевать, и это было к лучшему – иначе она бы не сдержалась и рассказала ему о том, что произошло с ее коллекцией. Запланированное на одиннадцать часов оперативное мероприятие требовало от них решительных и слаженных действий. Надежда отложила на потом все остальное.

К девяти утра она приехала в ателье. Войдя в кабинет, проверила чашку и сунула ее в заранее приготовленный прозрачный пакет. Положив пакет на свой письменный стол, несколько раз передвигала его, прикидывая, куда посадить Тищенко, чтобы тот его увидел.

В половине одиннадцатого появился Астраханский. Он спросил:

– Готова? – и, увидев на столе пакет с чашкой, кивнул: – Давай начинать.

– Я приглашаю Тищенко?

– Приглашай. – Лев вышел за дверь.

Надежда сняла трубку и позвонила в закройную:

– Валентин Михайлович, пожалуйста, скажите Тищенко, чтобы он пришел в мой кабинет.

Через несколько минут к ней постучали. Надежда ответила, не вставая из-за стола:

– Войдите!

В кабинет вошел Тищенко:

– Надежда Алексеевна, вызывали?

– Присаживайтесь, Анастас Зенонович, – она указала на заранее приготовленный стул. – Хотела обсудить с вами расстановку мебели в новой закройной.

– Да-да, я с удовольствием… – начал Тищенко и, заметив чашку, вдруг замолчал.

Надежда дотронулась до пакета и, решив сымпровизировать, рассказала:

– Представьте, я нашла эту чашку в мешке с бумажными обрезками. Кажется, из нее пил Шимаханский. Сегодня чашку заберет следователь и отдаст на экспертизу.

Не отрывая глаз от пакета, Тищенко тяжело сглотнул и спросил:

– О чем хотели поговорить?

– Я же сказала – о расстановке мебели в закройной.

– Ах да! Простите, я что-то задумался.

– Вы здоровы, Анастас Зенонович? – забеспокоилась Надежда.

Он холодно улыбнулся:

– Нет, ничего. Я в полном порядке.

Надежда взяла карандаш и нарисовала на бумажном листе прямоугольник:

– Раскройный стол поставим ближе к окну или к двери?

– К окну, – сказал Тищенко. – Или ближе к двери.

– Я не поняла. Куда вы хотите?

– Мне все равно.

– Предположим, закройный стол поставим у окна. Тогда стеллаж с лекалами и кроем – к этой стене. Так хорошо?

– Что, простите?

– Да что с вами? – удивилась Надежда.

– Прошу прощения, я отвлекся.

Надежда разблокировала телефон, посмотрела на время и незаметно для Тищенко включила диктофон.

– Мне нужно зайти к Ираиде Самсоновне. Ждите меня здесь. Я скоро вернусь. – Она вышла в коридор, неплотно прикрыв дверь и остановилась, прислонившись спиной к стене. Ожидавший там Астраханский приник глазом к щели.

В кабинете было тихо, Надежда стояла и ждала первых слов Астраханского, которые могли не прозвучать. Но они все-таки прозвучали. Он рванул на себя дверь и громко сказал:

– Что вы делаете?! Сядьте на место! – после этого Лев вошел в кабинет.

Надежда ворвалась туда вслед за ним и увидела, что Тищенко держал в руках чашку. Анастаса Зеноновича била крупная дрожь.

– Зачем протирали чашку?! Отвечайте?! – громовым голосом спросил Астраханский.

– Я случайно… Я не знал… – отрывисто бормотал Тищенко.

– Вы стирали свои отпечатки пальцев!

– Я?! Нет! – Тищенко импульсивно вскочил со стула, но Лев вернул его на место, надавив рукой на плечо: – Врете!

Анастас Зенонович опустил голову:

– То есть да…

– Что?

– Вы правы…

– Что?! – прокричал Астраханский. – Не слышу!

– Я вытирал свои отпечатки пальцев, – раздельно проговорил Тищенко.

– Зачем?

– Чтобы никто не узнал, что чашку выбросил я.

Надежда подошла к своему креслу и, опустившись в него, сказала:

– Вы отравили Шимаханского?….

– Нет! Это не я! – закричал Тищенко. – Я только выбросил чашку!

– И вы не рассчитывали, что ее кто-то найдет?…. – ухмыльнулся Лев Астраханский.

– Кто знал, что Соколов спрячет мешок за стенд? Этот идиот все время лезет не в свое дело. Я был уверен, что уборщица вынесла мешок на помойку.

– А тут – нате вам!

– Что теперь со мной будет? – спросил Тищенко.

– Вы опытный человек. Знаете, что все зависит от того, какое содействие окажете следствию.

– Я дам нужные показания, – Тищенко согласно закивал головой. – В мои годы оказаться в тюрьме – верная смерть.

– Задаю первый вопрос: зачем вы выбросили чашку?

– Мне приказал он.

– Кто? – в разговор вмешалась Надежда, и Лев Астраханский буквально пришпилил ее к креслу осуждающим взглядом.