– Заткнись, падаль! – рявкнул Воронович.

Протопопов перехватил Тищенко и швырнул его на диван. Надежда испуганно отшатнулась, потом пересела в кресло.

– Я готов сотрудничать со следствием! Я все расскажу! – крикнул Тищенко.

– Расскажете… Расскажете… – сказал Осташевский. – Вот прямо сейчас и начнем. Что связывало вас с Шимаханским помимо примерок?

– Он предложил профинансировать мое ателье по пошиву костюмов.

– В обмен на что?

Тищенко с готовностью ответил:

– Антон Геннадьевич просил похитить картину, вынести ее из ателье и передать ему.

– Зачем?

– Он не сказал.

– Но вы украли картину не для него?

– Я украл картину для Вороновича и передал ее через окно в туалете. Он ждал на улице.

– Что за человек… – пробормотал Воронович, глядя на Тишенко. – Ты хоть понимаешь, что каждое слово прибавляет тебе срок?

– Прошу не мешать мне давать чистосердечные признания! Я сотрудничаю со следствием! – Тищенко обратился к Осташевскому: – Ведь это так? Я могу рассчитывать на снисхождение?

– Так… Так… – протянул следователь. – Продолжайте.

– Вадим Воронович втянул меня в заговор против Шимаханского и стал меня шантажировать.

– Как это случилось?

– Он сказал, что Шимаханский врет. Он хочет получить от меня картину, но не собирается финансировать ателье.

– Вы узнали об этом до того, как встретились с Шимаханским на приеме?

– За несколько дней до этого.

– Что было дальше?

– Воронович потребовал, чтобы я отвлек Шимаханского в примерочной. Потом я должен был забрать и выбросить кружку, из которой он пил.

– Ну, хорошо, вы забрали кружку, и что?

– Я выбросил ее, – Тищенко посмотрел на Надежду. – Но выбросил неудачно.

Она спросила:

– Почему вы не рассказали мне о шантаже Вороновича, когда признались в краже чашки?

– Тогда вы бы подумали, что мы с ним состояли в сговоре.

– Рассказывайте дальше, – сказал Протопопов.

– Потом я вырезал картину и отдал ее Вороновичу.

– Это я уже слышал.

– Что еще желаете знать?

– От вас – ничего. – Осташевский встал из-за стола, прошелся и остановился напротив Вороновича: – Ну что? Собираетесь сотрудничать со следствием или отдадите бонусы Тищенко?

– С него станется, – проговорил Воронович и, вздохнув, поднял глаза на следователя: – Спрашивайте. Я готов отвечать.

– Зачем вы убили Шимаханского?

– Когда Шимаханский впервые пришел сюда и увидел портрет, он сказал, что настал его звездный час. Еще со времен работы искусствоведом и экспертом по живописи он знал историю портрета, но не предполагал, что сохранился полуфигурный подлинник с ларцом.

– Ну хорошо… – сказал Протопопов. – Увидел он этот портрет, и что?

– Шимаханский начал искать подходы к Тищенко, чтобы склонить его к краже картины.

– Ему это удалось. Мы это знаем, – напомнил Осташевский. – Но вы не ответили на вопрос: зачем убили Шимаханского?

– Хотел отыскать сокровища из захороненного приданого купеческой дочери.

– И вы поверили в эти сказки?

– Шимаханский нисколько не сомневался в том, что они существуют. Он верил, что под слоем краски на ларце указано место захоронения. Оставалось только сделать рентгенографию картины, найти могилу, выкопать гроб и достать оттуда драгоценности.

– Значит, убив своего патрона, вы сразу занялись Тищенко?

– Я пообещал профинансировать его ателье вместо Шимаханского.

– Он шантажировал меня! – крикнул Тищенко.

Но Воронович опроверг его заявление:

– Никакого шантажа не было. Он сам согласился помогать. Жадный, сволочь, до денег…

– Врет! Врет! И врет! – выкрикнул Тищенко.

Цыкнув на него, Осташевский спросил у Вороновича:

– Вы проинформировали Тищенко, что хотите устранить Шимаханского?

– Он об этом не спрашивал.

Вмешавшись, Тищенко прокричал:

– Мне не было до этого дела!

– Да заткнетесь вы наконец?! – взорвался вдруг Протопопов. – В ушах из-за вас звенит!

– Значит, причиной убийства было то, что вы решили присвоить себе звездный час Шимаханского и найти драгоценности купеческой дочери? – спросил Осташевский.

– Выходит, что так, – подтвердил Воронович.

– Зачем же было убивать Шимаханского на приеме в ателье? Будучи его личным помощником, вы наверняка имели множество других, более удобных возможностей отправить шефа на тот свет.

– Чтобы потом в его смерти обвинили меня? – Воронович усмехнулся и протянул: – Не-е-ет. Я придумал идеальный способ убийства – смерть при стечении большого количества народа. Смерть при свидетелях, каждый из которых может оказаться убийцей.

– У вас изощренный ум психически нездорового человека, – сказал Протопопов. – Впрочем, кто еще, кроме вас, поверил бы в россказни о похороненном приданом.

– Можете изгаляться как вам будет угодно. Я остаюсь при своем мнении.

– Теперь объясните историю с блистером амлодипина.

– Я взял пять таблеток, заранее их измельчил и подсыпал в кофе. Потом протер блистер и сунул в карман Шимаханского. Когда Надежда Раух подержала его в руках, я решил этим воспользоваться и подкинул блистер в мужскую гостиную.

– А мы на это чуть не купились, – Осташевский виновато посмотрел на Надежду: – Прошу меня извинить.

Она спросила:

– Можно вопрос?

Следователь уточнил:

– Мне?

– Нет. Вороновичу.

– Спрашивайте.

– После того, как вы с Шимаханским вышли из ателье… Почему сразу не уехали?

Воронович отвел глаза. Отвечая, он глядел в сторону:

– Шимаханскому стало плохо, но он долго не терял сознание. Я ждал, пока он отрубится.

– Вы знали о его умных часах? – спросил Осташевский.

– На это и был расчет.

– Шимаханский просил вас о помощи?

Воронович промолчал, но за него ответил Тищенко:

– Ему нужны были свидетели смерти Шимаханского. Поэтому он потащил его в ателье!

– Ну что же. – Протопопов поднялся со стула и, разминая ноги, прошелся по кабинету. – Кажется, все ясно. – Он посмотрел на Осташевского: – Пакуем?

Тот ответил: