Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Даже в его высокопарных и более мистических пассажах нет ни капли фальши.
«Когда на протяжении многих месяцев слышишь только гул ветра и моря, когда так долго внимаешь звуку вечности, то непременно побоишься снова оказаться в окружении людей. Будешь бояться того, что однажды тебя грубо втолкнут в компанию незнакомцев, где придется часами слушать пустые разговоры и сплетни. Я вовсе не хочу сказать, будто стал лучше остальных. Я просто стал другим в определенном плане, в некотором отношении. Все, что прежде имело для меня смысл, теперь не так важно и даже вообще не принимается в расчет. А другие вещи, прежде не игравшие большой роли, теперь значат многое. Теперь я меряю время и материальные ценности иначе, чем до отправления в плавание. Когда ты достаточно глубоко погружаешься в себя, когда охватываешь широкие горизонты, простирающиеся дальше звезд, ты возвращаешься, глядя на мир другими глазами, начинаешь больше думать и воспринимать окружающее чувствами, а не разумом. Разум все искажает и подделывает. Он нужен только тогда, когда целуешь своих родных. А чувства помогают определить истинные размеры материальных объектов и увидеть точные границы всего сущего, распознать настоящие тени и цвета предметов. Именно так я воспринимаю мир сейчас: кожей и желудком».
Робина Нокс-Джонстона, находящегося в тот момент у берегов Новой Зеландии, тоже посетило вдохновение: в канун Рождества его потянуло на философские мысли. Вряд ли можно найти моряка, который бы настолько сильно отличался от двух своих коллег, интеллектуалов-одиночек – Кроухерста и Муатесье. Он выражался просто и естественно. Этот грубовато-простодушный тон моряка с таким рвением пытался имитировать Кроухерст.
«В 3 часа пополудни по местному времени я осушил свой бокал за здоровье королевы. Жалею, что не поднялся раньше и не смог услышать речь ее величества, которую передавали в 6 утра по моему времени. Все-таки, когда слушаешь подобные выступления вместе со всеми, это придает определенное очарование такому празднику, как Рождество… Вечером прослушал сообщение о запуске корабля «Аполлон-8» и команде астронавтов, находящейся на его борту. Это первые люди, которые совершают полет вокруг Луны, что дало мне определенную пищу для размышлений. Вот, думал я, эти трое ребят рискуют своей жизнью ради науки, ради расширения границ наших возможностей, которые до этого удерживали нас в пределах нашей планеты. Разница между их удивительным подвигом и моим путешествием просто огромна… Правда, когда Чичестер и Роуз своим примером доказали, что кругосветное путешествие возможно, я не мог допустить, чтобы первым человеком, осмелившимся на подобный подвиг, стал кто-то другой, кроме британца. И мне захотелось стать этим британцем. И тем не менее, на мой взгляд, в таком желании присутствовала известная доля эгоизма.
Когда перед отъездом я спросил мать, что она думает о моем путешествии, она сказала, что я поступаю «совершенно безответственно», и сегодня, в это Рождество, я начинаю склоняться к тому, что она была права. Я отправился в кругосветное путешествие потому, что, черт возьми, просто хотел обойти вокруг земного шара. И я осознал, что мне неимоверно нравится то, чем я занимаюсь»[19].
Этот временной отрезок до и после Рождества был тяжелым периодом для Кроухерста. Он погряз в самокопании, его снедали сомнения. Яхтсмен даже позволил себе внести в свой, на тот момент исключительно навигационный судовой журнал следующую фразу: «Этот праздник, Рождество, сильное эмоциональное потрясение для всего организма!» Большинство серьезных опасений было записано на коричневой оберточной бумаге, на которую моряк перечертил карту Рио-де-Жанейро. Кроухерст прослушал зарубежные новости «ВВС» и попытался разобрать слова некоторых песен «Британской двадцатки» (одна «Дженнифер Эклз», а другая «Розовая Лили» от Скаффолда). Как и Нокс-Джонстон, Кроухерст прослушал сообщение о приводнении «Аполлона-8» в Тихом океане.
В сочельник Кроухерст связался по радиотелефону с женой, но разговор с ней только усилил его подавленное настроение. Клэр тотчас же спросила мужа о точном местоположении яхты, чего так требовал Родни Холворт. Странным резким тоном Дональд отказался дать вразумительный ответ. У него еще не было возможности произвести замеры, сказал он. Затем что-то, должно быть, сильно встревожило яхтсмена. Впервые он выдал такую несусветную ложь, что она разом перечеркнула все предыдущие сообщения, превратила в пыль все тщательно сфальсифицированные рекорды и наверняка сбила бы с толку всякого, кто попытался бы найти в ней смысл. «Я нахожусь где-то в районе Кейптауна», – сказал он. Должно быть, сразу же после произнесения этой фразы Кроухерст осознал, что этой своей ложью он еще больше припер себя к стенке. Теперь, выдав такое невообразимое заявление о своем положении, яхтсмен уже больше не мог пристать в порту Рио-де-Жанейро, не потеряв при этом лицо: ведь Кейптаун находился в 3000 миль к востоку от бразильской столицы.
Оба супруга прекрасно понимали, что радиооператоры прослушивают разговор, и даже рождественские милования не могли быть гарантией абсолютной приватности. Несмотря на это, Кроухерст еще раз предпринял попытку обратиться к жене с завуалированной просьбой заставить его сдаться. «Как ты там, дома? У тебя все в порядке? – спросил он. – Ты уверена, что справишься со всеми трудностями самостоятельно?» Клэр, не осознавая, в каком состоянии находится Кроухерст, посчитала за обязанность успокоить супруга. «Все в порядке, – сказала она. – Я справлюсь с любыми трудностями».
Все утро после Рождества яхтсмен провел у радиоприемника в ожидании сообщений от друзей. Сам он уже давно отправил поздравления Родни Холворту, Стэнли Бесту, своей семье и даже членам городского совета Бриджуотера, но не получил ни одной весточки. (Все ответы придут через два дня.) В эти ранние часы он выписал на лист бумаги несколько молчащих станций:
«04.30 Ничего GKL
04.35 Ничего GKT4
04.40 Ничего GKL
04.50 Ничего GKH».
Это ввергло его в такую депрессию, что через полчаса он написал:
«05.27 Слышны какие-то вздохи».
Возможно, это были всего лишь радиопомехи в эфире. Но важно то, что Кроухерст, отчаянно жаждавший человеческого общения, принял их за вздохи. Он плыл в полном одиночестве, монотонно двигаясь по морю день за днем, в его жизни происходило так мало событий, которые могли бы занять, оживить его воображение, а сам он находился в том настроении (со временем оно будет накатывать на него все чаще), когда любое событие раздувается до космических масштабов.
Не получив на Рождество ни одного поздравления, Кроухерст решил развлечь себя сам при помощи подручных средств: еды, имевшейся на судне, математических упражнений и радиосообщений о событиях в республике Биафра. Пойманные на частоте 15.402 мегагерц, они тут же были сопоставлены с его собственным бедственным положением. На листе коричневой бумаги Кроухерст сотворил рождественское стихотворение, жалкую смесь из электроники, математики и беспокойства за детей Биафры.