– А Олеся Иванна – хорошая, – вдруг сказала Ленка, покосившись на свое мороженое и откусив от него еще кусочек.

– Хорошая, – согласилась Комарова. – Я к ней думаю следующим летом на работу попроситься.

Ленка пробормотала в ответ что-то неопределенное, но спорить не стала. Она шла, то высоко задирая ноги, то шаркая и поднимая с дороги белые облачка пыли, и Комаровой хотелось сказать ей, чтобы шла спокойно и не пылила, но вместо этого она отвернулась и стала рассматривать попадавшихся навстречу людей, машинально срывая круглые бомбошки репейника, росшего вдоль дороги: несмотря на то, что каждое лето его выкашивали, он упорно лез снова, и, как бы в насмешку над всеми усилиями, листья его год от года становились только гуще и крупнее. Дачников в этой части поселка было немного, все в основном из тех, которые приезжали на лето к родственникам, то есть почти что местные. Комарова, собрав большой ком репьев, помяла его немного в ладонях и, не целясь, швырнула в проходившую мимо незнакомую девчонку. Девчонка запищала и завертелась на месте, пытаясь вытащить репьи из волос, перехваченных большим синим бантом, но волосы только еще сильнее запутывались, и голова ее быстро стала похожа на птичье гнездо. Какая-то женщина – видимо, ее мать, шедшая в отдалении, – с криком бросилась к Комаровым. Те, не дожидаясь, пока она подбежит ближе, перепрыгнули через канаву, тянувшуюся вдоль обочины, и помчались что было сил по тропинке.

– Где вы живете?! Подождите, я узнаю! Я узнаю! Я вашим родителям пожалуюсь! – кричала им вдогонку незнакомая женщина. – Да замолчи ты! Что ты орешь?!

Судя по тому, что девчонка коротко взвизгнула, мать ей хорошенько поддала. Ленка фыркнула, давясь смехом, и чуть не споткнулась.

– Не навернись! – на бегу крикнула Комарова. – Нос расшибешь!

Ей тоже было весело и хотелось смеяться, и она с трудом удержалась от того, чтобы не остановиться и не посмотреть, как тетка-дачница будет вытаскивать из волос девчонки репьи. Они свернули с центральной дороги, добежали до моста через Оредеж и только там остановились, тяжело дыша и вытирая пот, лившийся ручьями по запыленным лицам. Потом, окончательно убедившись, что за ними никто не бежит, они доели свои подтаявшие вафельные стаканчики, на которых тоже осело сверху немного пыли, и теперь она чуть поскрипывала на зубах.

– Ну ты даешь, Катька, – наконец выговорила Ленка, скомкав обертку от стаканчика и сунув ее в карман. – Чего ты в нее репьями-то?

– А потому что нечего… – сказала Комарова, тоже смяла обертку и сунула в карман. – Фифа, тоже мне… ты бант ее видела?

– Ну?..

– А нечего, – повторила Комарова, не решив, что такого действительно плохого в банте, и подумав, что, если бы Ленка нацепила такой, она бы тоже накидала ей в волосы репьев. Просто чтоб знала.

Река в этом месте была широкой и текла медленно, лениво перекатываясь через огромные валуны, лежавшие на дне. Когда Комарова спросила у отца Сергия, откуда взялись эти валуны, он сказал, что камни остались еще со времен Всемирного потопа, когда Бог разгневался на людей и обрушил на землю дождь, из-за чего все реки вышли из берегов и превратились в бурные потоки, которые тащили камни и вырванные с корнями деревья. Комарова взялась за прутья перил и посмотрела вниз: из-за долгой жары воды в реке было немного, и обнажившиеся серо-зеленые валуны были похожи на небольшие островки. Здесь редко купались, потому что, несмотря на тихое течение, считалось, что где-то в этом месте у реки есть второе дно, хотя про второе дно начинали говорить всякий раз, когда кто-нибудь по пьяни лез в Оредеж купаться, тонул и его потом не находили. Кусты, росшие вдоль пологих берегов, тихонько шелестели, и река казалась безмятежной. Толстая водяная крыса высунулась из зарослей камыша, огляделась, бесшумно скользнула в воду и поплыла к противоположному берегу. Комарова некоторое время смотрела, как зверек борется со сносящим его течением, потом запустила руку в пакет с печеньем и бросила одно вниз. Печенье упало прямо рядом с крысой, и та, испугавшись, нырнула на глубину, но через какое-то мгновение вынырнула, схватила подачку длинными желтыми зубами, подплыла к ближайшему камню, вылезла на него, отряхнулась и стала есть.

– На бабку старую похожа, – хихикнула Ленка. – У, горбатая!

Шерсть водяной крысы, коричневая и растрепанная, слегка поблескивала на солнце, толстый хвост, покрытый короткой щетинистой шерстью, лежал неподвижно, и кончик его полоскался в воде. Бабка говорила, что такая крыса называется ондатрой и что после войны их совсем не было – всех перебили. Один раз батя поймал такую, ободрал с нее шкуру, и мать приготовила жаркое, но Комарова так и не решилась его попробовать, а Ленка вообще разревелась, и мать заставила ее несколько часов простоять коленями на гречке. Съев печенье, ондатра аккуратно собрала все крошки, потом понюхала еще на всякий случай камень и, усевшись поудобнее, стала передними лапами расчесывать мех.

– Хоть бы спасибо сказала, дура! – крикнула Комарова.

Крыса вздрогнула, глянула на них черными бусинками глаз, неуклюже нырнула и, сколько Комаровы ее ни высматривали, больше не показывалась. Ленка разочарованно сплюнула в воду. На Комарову вдруг ни с того ни с сего накатила такая тоска, что она с силой сжала прутья решетки и тихонько скрипнула зубами, чтобы не завыть. Воздух над крышами домов слегка колыхался, и небо было таким чистым, что казалось, будто кто-то растянул над поселком только что выстиранное и выглаженное огромное синее покрывало. Вокруг не было ни души, как будто все попрятались от жары или ушли купаться ниже по реке, где было несколько пляжей, покрытых мелким красноватым песком, сильно липшим к мокрым ногам. Когда бабка была жива, она не разрешала Комаровым купаться, почему-то уверенная, что они утонут, и Комаровы, ходя полоскать белье, залезали прямо в одежде в воду, а потом врали бабке, что одна, полоща наволочку, упала с мостков, а другая полезла ее вытаскивать. Бабка каждый раз хваталась за сердце, хотя, наверное, понимала, что Комаровы ее дурят, а однажды сама пришла на речку, увидела, как сестры возятся в реке, спустилась к мосткам и закричала, чтобы они немедленно вылезали. Перепугавшись, они, как были, в платьях переплыли на другой берег и убежали, а когда все-таки решили вернуться домой, уже готовые к тому, что их накажут, их никто не наказал, потому что бабке стало плохо с сердцем, и мать сидела у нее в комнате, а в доме стоял запах корвалола, от которого было щекотно в носу.

– Кать… – Ленка осторожно тронула ее за плечо. – Слышь, Кать…

– Чего тебе?

Вместо ответа Ленка протянула сестре немного помятую самокрутку и коробок спичек.

– Я пару дней назад припасла, так и не скурила.

– Угу. – Комарова зажала самокрутку губами и зачиркала спичкой.

– Ты чё, Кать?

– Ничё. Идти надо, а то опять будет, как вчера.

Они постояли на мосту еще немного, пока Комарова докурила и бросила бычок в медленно текущую внизу воду.

Домой Комаровы вернулись все равно только под вечер, потому что Татьяна долго их не отпускала и надавала в дорогу пирожков с капустой, которые они с трудом донесли до дома, где раздали мелким: получилось по два пирожка на нос. Анька со Светкой пытались ухватить по три, почему-то вообразив, что, раз они близнецы, им полагается больше, и когда Ленка ущипнула Светку за щеку, та разревелась, а Анька, в каждой руке державшая по пирожку, попыталась укусить Ленку за плечо. На их возню в коридор высунулась мать, но ругаться не стала, только сказала Комаровой к ней зайти, и что-то в ее голосе было такое, что Комаровой почти захотелось, чтобы мать на нее лучше накричала или ударила.