– Если бы их тут не остановили, никакого города твоего, может, сейчас бы вообще не было.

Ленка в ответ буркнула что-то себе под нос, Комарова не разобрала, что именно, но догадалась, что города, по Ленкиному мнению, не быть не могло и что все это Комарова выдумывает. Лес закончился, и они вышли к новой части поселка: маленькие разноцветные домики, похожие на кукольные, окруженные каждый шестью сотками земли, лепились друг к другу, разделенные узкими тропинками. Местные здесь вообще не жили, только городские приезжали на лето: только им, по мнению Комаровой, могло прийти в голову понаставить разноцветных курятников и называть их домами. Домá, как же: на них дунешь, они и развалятся. Она раздраженно передернула плечами. На дорогу из чьей-то калитки выкатилась белая растрепанная собачонка величиной с кошку и, увидев Комаровых, захлебнулась визгливым лаем. Ленка встрепенулась, подскочила к собачонке и дала ей пинка. Собачонка от удивления замолчала.

– Люся, домой! – позвал из-за забора женский голос. – Домой, Люся!

Собачонка отряхнулась, напоследок злобно тявкнула на Комаровых и потрусила обратно за калитку. Пока они шли, навстречу им несколько раз попадались дети из городских, иногда сами по себе, иногда со взрослыми. Дети бросали на Комаровых любопытные взгляды, а взрослые их совсем не замечали, как если бы Комаровы были правда чем-то вроде комаров – хотя настоящих комаров люди все-таки замечают хотя бы потому, что надо от них отмахнуться. Старшей Комаровой вдруг сделалось невыносимо тошно от того, что кто-то может вот так приезжать в поселок только на лето и держать маленьких собачонок для развлечения, а не для охраны. Их Лорд был большой, черный, лохматый, с изорванными в драках с другими псами ушами, и никому бы не пришло в голову взять его на руки или хотя бы даже пустить в дом. Летом и зимой он сидел в своей конуре на цепи и лаял низким грубым голосом, когда кто-нибудь проходил мимо их дома. Комарова вытянула перед собой руки с растопыренными пальцами и внимательно на них посмотрела. Руки были такие грязные, что, казалось, грязь намертво въелась в каждую пору и каждую трещинку на коже, так что теперь для того, чтобы их отмыть, пришлось бы часа два тереть их куском хозяйственного мыла. Ногти были обгрызены, как говорила бабка, «до самого мяса»: она их с Ленкой за грызение ногтей ругала и даже мазала им пальцы горчицей, но Комаровы грызли и с горчицей. Мать как-то сказала им, что кусочки ногтей, попав в желудок, могут там укорениться, как рассада в грядке, и прорасти все тело насквозь, но и это не помогло, только по вечерам они с Ленкой иногда лежали вместе на кровати и, замирая, прислушивались к собственным ощущениям, и каждый слабый спазм или притупленная боль, ни с того ни с сего вдруг возникавшие где-то внутри, казались им признаками того, что ногти прорастают в желудке и скоро прорастут их насквозь. Иногда Ленка начинала тихо всхлипывать или спрашивала старшую сестру, что ведь это все неправда, все же ногти грызут и ничего, некоторые умудряются и на ногах, и тоже ничего, никто еще от этого не помер, и Комарова в ответ цыкала на нее и говорила, чтобы не болтала глупостей, что, конечно, все это чушь собачья, ничего, кроме поноса, от этого случиться не может, и то – если изворачиваться и с ног грызть, как вот Анька со Светкой, а руки ничего, только если не сильно грязные. И никуда они не прорастают, это мать просто так сказала, чтобы напугать. Ленка соглашалась, и было понятно, что она все равно не до конца верит, и Комарова сама тоже не до конца себе верила и, сама того не замечая, тянула ко рту руку и кусала ноготь большого пальца.

– Ты чё задумалась, Кать?

– Да так, ничего.

– Злишься, что ли?

– Чего это я злюсь?

– Ну ладно тогда…

Ленка примолкла. Дорога под ногами пылила, и белая глиняная пудра покрывала ноги выше колен. Из-за жары и быстрой ходьбы по спинам лился пот, и Комарова с сожалением подумала, что опять придется вечером мыться: она как старшая мылась последней, когда вода в тазу становилась уже чуть теплой и мутной от грязи, – к тому же Анька и Светка, мывшиеся перед Ленкой, расплескивали половину таза, и пол вокруг него становился мокрым и скользким. Комарова снова почувствовала в горле липкий ком, который появился еще ночью и, казалось, весь день никуда не исчезал, просто спустился куда-то вниз, чтобы теперь снова подняться и застрять под подбородком. Она с силой сжала зубы, так, что они тихо скрипнули друг об друга.

– Слушай, Ленка…

– Ась?

– Надо бы к отцу Сергию зайти.

– А чё?

– Ну, спасибо ему сказать за гостинцы. Наши, наверное, все подъели уже.

– А чё, надо бы! – обрадовалась Ленка, которой было все равно куда идти, лишь бы попозже вернуться домой и попробовать на этот раз проскочить мимо матери.

По пути они завернули в магазин и попросили у Олеси Иванны в долг полкило самого вкусного печенья – курабье, похожего на цветки ромашки с красной желейной серединкой.

– В долг, как же! – Олеся Иванна наклонилась над прилавком, глядя на сестер большими, густо подведенными зеленоватыми глазами. На ее ресницах, и без того длинных, виднелись комочки туши, так что казалось, что ресницы у нее присыпаны сажей. – Мишка у меня еще на прошлой неделе бутылку водки взял в долг и пачку «Беломора» – и где теперь?.. Ищи-свищи его…

– Так то ж батя… – возразила Комарова.

– Ну, Олеся Иванна… – жалостно протянула Ленка. – Ну, пожалуйста… мы ж печенье только…

Комарова легонько ткнула Ленку в бок и шикнула. Олеся Иванна усмехнулась ярко накрашенными губами. Из-за того, что она стояла внаклонку, ее грудь едва не касалась усыпанного крошками прилавка и видна была тонкая серебряная цепочка, терявшаяся в ложбинке выреза.

– Козел ваш батя. Как только Наталья от него до сих пор не сбежала? – Олеся Иванна снова усмехнулась. – Правильно говорят: охота пуще неволи.

– Олеська! Ну ты там идешь или нет?! – позвал мужской голос из-за двери, зажатой между полками с хлебом, крупами и консервами. Там находилась небольшая комната, которую Олеся Иванна называла «складом» и где в основном хранились спиртное и непортящиеся продукты, а еще стояли стол, пара стульев и старый диван в истрепанной зеленой обивке. – Долго тебя ждать еще?! Что ты там возишься?

– Да иду я, Яков Романыч, иду уже! – Олеся Иванна раздраженно отбросила упавший на лоб завитой темный локон. – Покупатели у меня! – и добавила тише, как бы про себя: – Вот ведь козел-то безрогий…

– Какие там у тебя покупатели в два часа дня?!

На этот раз Олеся Иванна не стала даже отвечать, только покачала головой.

– Вот ведь тоска, сил нет… уехать бы вам отсюда, девочки.

– Зачем уезжать? – поспешно спросила Комарова, испугавшись, что Ленка ответит первой и скажет какую-нибудь глупость. – Тут вон речка…

– Речек на свете много есть, – вздохнула Олеся Иванна, потом почти не глядя насыпала в небольшой полиэтиленовый мешок курабье и поставила на весы. Красная стрелка покачалась немного и показала восемьсот пятьдесят граммов. Олеся Иванна протянула пакет Комаровой.