– Кать, ты спишь? – шепотом спросила Ленка.

– Ага, сплю.

– Ну неправда, не спишь же!

Комарова вздохнула и села на кровати, вглядываясь в темноту. Ленкина кровать стояла у противоположной стены и не была видна, но Комарова и так знала, что Ленка тоже сидит, поджав под себя ноги, и пытается разглядеть в темноте сестру.

– Чего тебе?

– Да ничё, я так…

Комарова помолчала.

– Если ничё, то спи уже. Завтра с утра на речку пойдем.

Она снова легла и закрыла глаза, но минут через пять Ленка снова ее окликнула.

– Ка-ать…

– Ну, чего опять?

– Пойдем лучше завтра на плотину со всеми, а?

– Чего там делать? Ты что, плотины этой никогда не видела?

Ленка помялась немного, потом всё-таки сказала:

– Там Костик будет…

– Этот, что ли, твой миллионер?

– Ну чё ты, Кать… он просто жувачки нам взял, чё ты сразу…

– Ничё. Спи давай.

Ленка обиженно шмыгнула носом.

– И никакой он не миллионер. Он из города только вчера приехал. Они дачу снимают за магазином.

– Это у Березиных, что ли?

– Ну да, у Березиных. Он там с матерью живет, а в поселке еще никого не знает.

– Ничего, скоро узнает, – Комарова перевернулась на другой бок, устраиваясь поудобнее. – Босого Антошку и его компанию. Дадут ему по носу пару раз, мало не покажется.

– Злая ты, Катька.

– Чего это я злая? Что жердь твою белобрысую обидела?

– Никакая он не жердь не белобрысая! – Ленкин голос задрожал – то ли от злости, то ли от обиды. – И никакая он не моя!

Комарова перевернулась и уткнулась лицом в подушку. От подушки шел кисловатый запах давно не стиранной прелой ткани. Вспомнилось, как матушка Татьяна, жена отца Сергия, тетя Таня, угощала ее на чистенькой кухне чаем с творожными булочками и вареньем. Разговаривая, Татьяна между делом зашивала прореху на белоснежной наволочке. Комарова вздохнула и поелозила головой о подушку, но Татьяна не исчезала: ее длинные пальцы ловко клали стежок за стежком и затягивали узелки, и Комаровой вспомнилось, что покойная бабка Марья говорила, будто бы все ведьмы умеют шить, и если баба хорошо шьет, нужно держаться от нее подальше, потому что такая и память может зашить, и счастье, и что если видишь, как ведьма шьет, то надо крепко закусить язык, тогда она тебе ничего не сделает. «А я-то, Мария Федоровна, – иногда спрашивала мать, когда была в хорошем настроении. – Я-то как же? Я же швеей работаю на фабрике». – «Ты третьего разряду», – резонно возражала бабка. Сама бабка шить не умела, и мать без злости смеялась над ней, говоря, что, когда Мария Федоровна пришивает к халату пуговицу, она весь халат вокруг этой пуговицы собирает в сборку, а если дать ей драповое пальто – она и пальто все к одной пуговице стянет, если хватит силы. А бабка отвечала на это, что с того, кто умеет, больше и спрос, потому придется тебе, Наташа, самой ставить латки и пришивать пуговицы на всю семью, потому что от нее, от старой, все равно никакого толка. Зато бабка умела чуть не лучше всех в поселке вязать, и в холодное время Комаровы до сих пор носили связанные ею пестрые шерстяные носки и плотные, как будто машинной вязки серые жилетки с обвязанными зеленой ниткой краями, проймами и воротом и разными пуговицами, которые пришивала к жилеткам мать.

– Я в восемнадцать замуж вышла, – тихо говорила Татьяна. – Рано, наверное, как наши говорят, не нагулялась еще.

– Это с парнями не нагулялись, что ли? – промямлила Комарова с набитым ртом.

Татьяна, перестав шить, уставилась на нее растерянно, потом осторожно положила иголку на край стола и медленно перекрестилась.

– Вот ведь грех! – она смущенно улыбнулась. – Вот, Катя, грех! Сдуру такое при ребенке ляпнула!

– Какой еще грех, тетя Таня? Все же гуляют, а потом женятся, когда нагуляются.

– Ну что ты такое говоришь, Катя? – как будто не понимала Татьяна. – Откуда ты такое взяла?

– Так все так говорят, – пожала плечами Комарова, – я-то что… а вы – грех, грех…

– Не говори, Катя! – Татьяна бросила наволочку и всплеснула руками. – Еще какой грех! Муж и жена друг другу Богом даются!

Комарова перестала смеяться, пожала плечами и угрюмо уставилась в свою чашку. Творожная булочка вдруг показалась ей невкусной.

Она перевернулась на спину, чтобы не чувствовать прелого запаха, шедшего от подушки. Было почему-то стыдно перед тетей Таней, хотя за что именно – Комарова взять в толк не могла, и что плохого в том, что девчонки гуляют с парнями, тоже не понимала, обычное же дело, все гуляют, и говорят все, и тоже ничего. Ленка тихо посапывала в своей постели. В дверь поскреблась Дина: видя, что ей не открывают, тоскливо мяукнула. В мае она принесла четырех котят, которых мать утопила в ведре и выплеснула за огородом. Ленка недовольно застонала и заворочалась во сне.

– Динка, уходи… – шепнула Комарова. – Иди в подвал мышей ловить.

Дина ненадолго затихла, потом поскреблась еще, наконец дверь скрипнула и приоткрылась. Кошка проскользнула в комнату, вспрыгнула на кровать и ткнулась влажным носом в лицо Комаровой.

– Ну, чего ты? Чего приперлась? – Комарова осторожно почесала ее за ухом. – Ты ноги-то вытирала?

Дина глухо замурчала и улеглась рядом. Комарова осторожно провела несколько раз ладонью по ее влажной шерсти, пахнувшей землей и хвоей, закрыла глаза и вскоре уснула. Во сне она вместе с Ленкой пробиралась куда-то через лес: еловые ветки хлестали их по лицам, а ноги вязли в хлюпкой болотистой почве, и Комаровой все время хотелось заплакать, но слезы никак не могли вылиться из глаз и скапливались в горле противным липким комом.

2

Ленка перегнулась через низкую, облупившуюся от времени ограду, и Комарова, испуганно подавшись вперед, поймала ее за запястье.

– Кувырнуться захотела?

– Да я ничего, Кать… Я же осторожно!

– Знаю я твое «осторожно»! Лучше стой спокойно!

– Ну Ка-ать… – завела было свое Ленка, но вдруг послушно примолкла и искоса глянула на стоявшего рядом долговязого Костика. Тот как приклеенный смотрел вниз; на нем были вчерашние джинсы и рубашка с длинными рукавами, его светлые, до белизны выгоревшие на солнце волосы намокли от пота, и под мышками были темные пятна. Дурак городской. Сопляк. Хоть и старше, а все равно сопляк. Комарова потерла грязным пальцем свежую царапку на щеке и обернулась на остальных: Светка с Павликом с утра купили одну на двоих бутылку «девятки», стояли в обнимочку и пили по очереди – смотреть противно. Лариска крутилась рядом с ними – думала, наверное, что они ее угостят, или просто не знала, куда себя деть. Комаровой, глядя на Лариску, хотелось сжать ее длинный веснушчатый нос костяшками пальцев и сделать «сливу», чтобы распухло и еще дня два потом не сходила краснота и Лариска боялась, что так навсегда и останется. Дура. Корова пятнистая, – будто ее носу может что-нибудь повре- дить.