– А вам самим не страшно в такую темень домой идти?

– А чё нам? – Ленка шмыгнула носом, и Комаровой снова захотелось пихнуть ее или дать подзатыльник. – Мы ж привыкшие… мы чуть не каждый день так ходим.

– Врет она все, – не выдержала Комарова. – Никуда мы по ночам не ходим.

– Служба начинается в девять утра, – невпопад ответил Сергий и снова замолчал.

Комаровы на утренней службе почти никогда не появлялись, только старшая иногда забегала по пути от Ирины Терентьевны, у которой Комаровы брали коровье молоко, потому что их две козы Нюша и Дашка (Нюша считалась материной, а за Дашкой смотрела Катя) давали слишком мало на семерых детей. Однажды Комарова поставила бидон с молоком у стены, и глупая церковная кошка Васька, почуяв запах, сдвинула с бидона крышку, сунула внутрь морду, застряла, перепугалась и опрокинула бидон, разлив все по полу. Вспомнив, как старшая Комарова ловила метавшуюся в церковном притворе кошку и как потом извинялась, угрюмо глядя в пол и краснея, Сергий улыбнулся.

– Ну вот, дядя Сережа… вам налево, а нам дальше прямо.

Сергий остановился и растерянно огляделся. Если бы не Комарова, он бы прошел в темноте свой поворот, еле видный в просвете между пушистыми ветками цветущей спиреи, и пришлось бы делать крюк и идти мимо церкви, которая к тому же еще и стоит на пригорке. А Татьяна его, наверное, и так уже заждалась: обещал быть к ужину, а тут… Сергий почувствовал укол горького и жалостливого стыда и с трудом подавил вздох. Сколько женщин, делясь с ним сокровенным, жаловались, что живут как брошенные, и он утешал их словами Писания, но Татьяна никогда не жаловалась, и утешить ее было нечем.

– Ну, тогда с Богом.

Он осторожно опустил узел с продуктами на землю, выпрямился и не спеша перекрестил сначала Ленку, затем Комарову и погладил ее ладонью по голове.

– Чего, сильно растрепалась? – спросила Комарова.

Сергий еще раз провел рукой по ее волосам.

– Вы все-таки приходите в церковь помолиться, девочки. Молитва – телу крепость и духу благоденствие, и всякому недугу исцеление.

Ленка тихонько хихикнула: ей всегда делалось смешно, когда Сергий начинал говорить так непонятно, – еще он при этом смотрел обычно куда-то вверх, и лицо его становилось задумчивым, как у школьника, который пытается решить трудный пример.

– Ну, до свидания, идите с Богом.

– До свидания, дядя Сережа, – почти хором сказали Комаровы. – Спасибо вам большое!

– Ты чё, Кать?

Комарова стояла, глядя вслед отцу Сергию, уже скрывшемуся за поворотом спускавшейся к реке боковой дороги.

– Да так, ничего. – Она пожала плечами, и банки у нее в руках тихо звякнули друг об друга. – Ничё.

В траве зашелестело, и Ленка ойкнула и шарахнулась в сторону, чуть не уронив свой сверток. Через дорогу, припадая к земле, быстро перебежала кошка. Ленка выдохнула и переступила с ноги на ногу.

– Не черная, не?

– Вроде не черная… в такой темноте не разберешь.

– Поздно уже… – Ленка шмыгнула носом, повернулась и побрела в сторону дома. – Мать нам точно теперь даст звону…

– Заладила со своим звоном. Может, обойдется…

– Не обойдется. Не обойдется, – заныла Ленка, как будто нарываясь. – Не обойдется…

Комарова шагала, крепко сжав губы. Изредка под ноги попадались небольшие камешки: она отбрасывала их, и камешки с тихим стуком откатывались к обочине. Несмотря на поздний час, было душно, и этот тихий стук и изредка – шуршание в траве были единственными звуками, раздававшимися в душной темноте. Даже поездов не было слышно, хотя они ходили и ночью – в основном товарняки, но проезжали и пустые электрички в обе стороны: в темноте можно было увидеть иногда силуэт одинокого пассажира в желтом прямоугольнике окна. Комаровой тоже хотелось бы так ехать – неизвестно куда, в пустой электричке, где для нее одной горит свет и для нее одной проходит по коридору между скамейками контролер в синей форме. Она прислушалась. Нет, на станции тихо. Вот ведь эта Ленка, сама шляется бог знает где допоздна, ищи-свищи ее по всему поселку, а потом – мать звону даст. Комарова не хуже ее знала, что даст, и ей достанется всяко больше, чем Ленке, потому что Комарова старшая. Она с силой пнула подвернувшийся камешек: он запрыгал по дороге и укатился в канаву.

– Ты чё, Кать?

– Ничего. Ты бы меньше по всему поселку болталась.

– Ну чё ты опять заладила… и совсем я не по всему поселку болтаюсь.

– Болтаешься, как беспризорная. – Комарова сплюнула. – Как будто дел у тебя нет.

– Отец Сергий сказал, чтобы мы не плевались.

– А ты не увиливай! – разозлилась Комарова.

– Ну, Ка-ать…

– Теперь вот – ну, Ка-ать… болтаешься… – она хотела сказать что-нибудь обидное, но ничего обидного в голову не приходило, и Комарова помолчала немного и добавила: – Через окно полезем.

– Прям с этим вот всем? – удивилась Ленка. – Да как?

– Уж как-нибудь.

– Да ладно, Кать… может, не надо, а?.. Ну Ка-ать… Ну пожа-алуйста…

Ленка боялась лазить через окно, потому что была слабее старшей сестры и ниже почти на голову, и когда прошлым летом они в первый раз решили лезть через окно, чтобы не попасться на глаза матери или бате, Ленка упала и разбила нос. Потом они пошли к колодцу, потихоньку, чтобы не звенеть цепью, подняли ведро воды и долго стояли, ежась от холода, и плескали ледяной водой Ленке на лицо, и Комарова осторожно ощупывала занемевшими пальцами ее нос; нос распух, и было непонятно, сломан он или нет, и только наутро выяснилось, что все-таки не сломан.

– Нет уж, надо, – твердо сказала Комарова и прибавила: – Ты не бойся, на этот раз не попадемся.

Ленка в ответ только цыкнула зубом: Комарова посмотрела на ее мелькавшие в темноте бледные ноги, на которых в свете фонарей становились видны свежие ссадины с запекшейся кровью. Что ей, правда, дома не сидится? Прошлым летом Ленка выпросила у дачницы Светки, приезжавшей каждый год к своей тетке и жившей через четыре дома от Комаровых, велосипед: за хорошие отметки в году родители купили Светке «Аиста» со светло-голубой рамой и ярко-оранжевыми катафотами на спицах. Как Ленке удалось уговорить Светку дать ей покататься, Комарова так и не поняла, но только Ленка, проехавшись по центральной дороге, свернула к реке и решила скатиться на велосипеде по уходящей вниз узкой тропинке, по которой обычно спускались к мосткам полоскать белье. Велосипед, разогнавшись на склоне, вылетел на длинные дощатые мостки, проехал по ним несколько метров и ухнул в воду вместе с Ленкой, отделавшейся испугом и разбитой о край мостков коленкой. Велосипед потом доставали поселковые мужики, но он как-то так неудачно застрял задним колесом под камнем, что мужики, дергая, переломали в колесе все спицы, и Светкина тетка бегала к комаровской матери и орала, чтобы Комаровы отдали за испорченный велосипед деньги, и что если не отдадут, то она заявит на них в милицию, но мать денег не отдала и пригрозила выцарапать Светкиной тетке глаза, если та снова явится со своим дурацким велосипедом. Ленке тогда от матери даже и не влетело: к ее разбитой ноге мать примотала бинтом капустный лист, чтобы не загноилось, и заставила несколько дней сидеть дома, а Ленка, когда нога только-только зажила, снова побежала искать на свою жопу приключений. Полезет теперь в окно как миленькая. Комарова снова сплюнула в темноту – больше не потому, что хотелось, а чтобы посильнее разозлиться на младшую сестру.