– На, попробуй. – Олеся Иванна вернула банку Комаровой.

Комарова понюхала выходивший из банки дымок – пахло немного похоже на растворимый кофе, – потом зажмурилась, сделала большой глоток и закашлялась.

– Ну как?

– Ничего… – на глаза Комаровой навернулись слезы. – Вроде как кошка за язык лижет. А у вас еще есть? Я для Ленки.

– Поищем – найдется. – Олеся Иванна протянула ей свою банку. – Бери, бери, мне не нужно.

Комарова нерешительно взяла банку и сунула в глубокий карман платья.

– Точно не нужно?

– Точно. Мне и ухажер этот совсем не нравится.

Олеся Иванна отвернулась и посмотрела в давно не мытое окно, из которого видно было желтеющее поле и полоску дороги. Когда в сухую погоду по этой дороге проезжали редкие машины или катилась цыганская телега, пыль поднималась густыми облаками и мелкие ребятишки, игравшие на улице, бросались в эти облака с радостными криками и размахивая руками. Маленькой Олеся Иванна тоже бегала через дорогу – машины тогда ездили еще реже, дай бог проедет две-три за весь день. Она вздохнула.

Дверь магазина широко открылась, и зашли Антон Босой, Стас и Каринка с Дашкой.

– Будьте здоровы, Олесь Иванна. Что, скучаете?

– Так дождит весь день… тут заскучаешь.

– А вы не скучайте. – Антон подмигнул Комаровой. – Дайте нам сыра грамм триста, семечек пару кульков и восемь бутылок «девятки».

– Куда тебе столько? – удивилась Олеся Иванна.

– Нас еще друзья на улице ждут. – Босой снова подмигнул Комаровой.

Олеся Иванна обернулась:

– Катя, я же тебя просила на складе прибраться, ты что тут сидишь?

Комарова поспешно спрыгнула с табуретки, чуть ее не уронив.

– Я потом приду, проверю, – донесся до нее голос Олеси Иванны.

Она не стала включать на складе свет, дошла в потемках до стоящего у стены дивана, забралась на него с ногами и на некоторое время замерла, крепко обхватив колени и низко нагнув голову. Было слышно, как Олеся Иванна щелкает кассой, потом Каринка с Дашкой над чем-то засмеялись.

– Только семечки возле магазина не лузгайте, – говорила Олеся Иванна. – Дрянь ваши семечки, хуже папирос, и на зубах от них щербины.

– Хорошо напомнили, Олесь Иванна! «Беломора» дайте пачечку.

– Куда тебе еще? Ну?

Комарова запустила пальцы в волосы, сгребла несколько прядей и потянула, но боли почти не почувствовала.

– Для здоровья полезно! И спичек коробок! И пива…

– Это ты сказал уже. Восемь бутылок. Восемь бутылок «девятки», семечек пару кульков… Ну, что еще?

Комарова тихо, стараясь не произвести никакого шума, слезла с дивана, на цыпочках прошла к задней двери, медленно открыла и, сперва осмотревшись, вышла на улицу. Дождь стал сильнее, и, казалось, между небом и землей протянулось множество тонких прозрачных нитей. Она поводила перед собой в воздухе раскрытой ладонью: нити рвались, но тут же соединялись снова, как будто их сшивала невидимая иголка. Комарова прошла по мокрому от дождя полю, вышла на раскисшую дорогу и побрела по обочине к дому.

1

Когда дул ветер, поле начинало дышать, как живое, поднимаясь и опадая разноцветными волнами васильков, иван-чая и желтого донника, чей запах до того переполнял воздух, что он казался густым и упругим, как парное молоко. Комарова приставила ко лбу раскрытую ладонь и сощурилась: солнце, краснея, медленно утекало за горизонт, и дневной жар уступал духоте июльской ночи. Вдалеке вспорхнула потревоженная чем-то птица: видно было, как она летает кругами над петляющей в траве дорогой, и, если прислушаться, можно было различить ее короткие жалобные вскрики.

– Чё это она мечется, как полоумная? – спросила Ленка.

– Гнездо сторожит, – ответила Комарова. – Это кулик.

– Откуда ты знаешь?

– Дядя Гена говорил. Он всех птиц знает, как какая называется, и по голосу их различает. Если летает кругами и пищит коротко – значит, кулик.

Ленка хмыкнула, раскусила семечку, сплюнула на землю шелуху и дернула головой в сторону дороги.

– Эт мне чё говорили… по этой дороге можно до самых Мин дойти.

– Мины в другой стороне.

Далеко за станцией и садоводствами тянулась широкая асфальтовая дорога. По ней ездили большие грузовики, и все почему-то называли ее Киевским шоссе, хотя школьная учительница говорила Комаровой, что это не может быть Киевское шоссе, шоссе проходит далеко от поселка, а это как раз дорога на Мины, но грузовики едут не в Мины, а дальше, в Тосно или в Шапки, потому что Тосно и Шапки – административные центры. Она даже расстилала перед Комаровой на парте большую карту области и водила по ней пальцем, и Комарова как зачарованная следила за тем, как учительницын некрашеный ноготь прочерчивает невидимые дорожки от одного названия к другому. Карта была потрепанная на сгибах и местами испорченная разноцветными пометками и подчеркиваниями, но Комаровой она все равно казалась огромным сокровищем, и когда она спросила, нельзя ли взять ее домой, учительница ответила, что, если Комарова будет хорошо учиться и окончит восемь классов, она получит такую же новую. «Ты, Катя, – прибавила учительница, – можешь, но не стараешься». Она бы с шестерыми младшими пожила и с комаровским батей, тогда бы пусть говорила. На той карте Мины точно были в другой стороне, но Ленке разве втолкуешь – она читает-то по слогам, куда ей разобраться в географии. Комарова искоса глянула на сестру, щурившую глаза то ли от заходящего солнца, то ли от дувшего в лицо ветра.

Ленка щелкнула еще несколько семечек.

– Не, в той. Точно в той. Туда вон, – она махнула рукой, – только лес до самой Луги. Там на прошлой неделе дачники заблудились, четыре дня плутали, их комары насмерть за- жрали.

– И чё?

– Ну, чё… были бы там Мины, они бы на Мины вышли, чё… А там лес только.

– Так, может, они просто кругами ходили, твои дачники.

– Кругами ходили, – передразнила Ленка. – Это наши пьяные в лес пойдут и будут там кругами ходить, а эти из города приехали.

– Хватит уже семки лузгать.

– А чё? – удивилась Ленка.

– Ничё. Зубов не будет.

Ленка поглядела на свернутый из газеты кулек, полный семечек, пошурудила в нем грязным пальцем.

– Да чё ты… все ж лузгают.

Комарова отвернулась. Ей хотелось сказать, что Ленка – дура и ничего не понимает в жизни, но вместо этого она поджала губы и промолчала: Ленке и так сегодня утром попало от матери за то, что она, вымыв пол, бросила грязную тряпку посреди коридора, и Анька со Светкой, играя, завернули в эту тряпку Саню. Дура Ленка. Она этих Мин в глаза не видела и вообще дальше магазина никуда не ходила, а туда же.