– Сильно била?

– Сильно… А если подумать: ну убежала бы я, ей-то что? Нужна я ей была очень? Ладно бы еще парень, а то девочка… – Олеся Иванна махнула рукой и замолчала.

По прилавку ползала совсем сонная муха: Комаровой жалко было ее прихлопнуть.

– А если бы убежали, что бы делали?

– Не знаю… замуж бы выскочила, – усмехнулась Олеся Иванна. – Нашла бы себе в Вязье принца.

Скрипнула дверь, потом открылась настежь, и на пороге появился Петр. Олеся Иванна коротко взглянула на него, чуть покраснела, но ничего не сказала и продолжала молча на него смотреть. Петр мялся в дверях. Рубашка на нем была чистая, и всегда торчавшие в разные стороны вихры были кое-как приглажены – или так казалось из-за того, что они намокли под дождем, но левый глаз был еще мутным, и под глазом лиловела шишка.

– Ну, что встал? – наконец спросила Олеся Иванна. – Заходи, не стесняйся, все свои тут.

– Да я так… – пробормотал Петр и искоса посмотрел на Комарову.

– Заходи, заходи, – поторопила Олеся Иванна. – Только если ты опять ругаться пришел…

– Да я так, ничего… – повторил Петр, зашел в магазин и тихо прикрыл за собой дверь.

– Олесь Иванна, можно я на склад пойду?

– Иди, Катя, иди… там макароны с тушенкой в кастрюле на столе. Иди поешь.

Комарова спрыгнула со своей табуретки.

Олеся Иванна наклонилась вперед, не спуская глаз с Петра:

– Ну?

Петр почесал затылок, отчего волосы у него опять взъерошились:

– Кончать с этим надо. Оксанка узнает, плохо будет.

– Так ты сам ей и скажи, – усмехнулась Олеся Иванна.

Петр помолчал, размышляя, шутит она или всерьез, осторожно спросил:

– Ты чего это?

– А что я? Я-то что? Чуть что – ты ко мне бежишь, а как «Оксанка узнает» – так все, до свидания, катися колбасой…

– Олеся, да чего ты?! – Петр начал сердиться. – Погодим немного, она успокоится…

– Погодим! – передразнила Олеся Иванна и снова усмехнулась, и Петру ее лицо от этого вдруг показалось некрасивым. – Я тебе что? Я на дороге найденная?

Комарова поковыряла вилкой слипшиеся макароны. Есть не хотелось. На складе было пыльно, и на ящиках у стен сидели в пыли большие мохнатые пауки, которых бабка называла «домо́выми» и говорила, что они очень полезные и их ни в коем случае нельзя убивать. «Увидела на полу паука – уступи ему дорогу, пусть он идет по своим паучьим делам». Комарова отломила от засохшего в вазе букетика травинку, подошла к нижнему ящику, присела на корточки и аккуратно потыкала одного из пауков. Паук приподнял лапу, но с места не сдвинулся.

– Глупый, – сказала Комарова и почесала ему травинкой спину.

Паук прополз пару сантиметров и снова замер.

– Глупый, – повторила Комарова. – Ну чего ты тут сидишь? Познакомился бы с кем-нибудь… там девушки на улице. Ну чего ты?

Она села на пол, прижалась щекой к углу ящика и стала рассматривать паука. Ленка их очень боялась – один раз на нее упал в туалете крестовик, и она выскочила во двор с задранной юбкой и голой жопой, а потом не спала всю ночь и приставала к Комаровой, чтобы та поискала у нее в волосах. У этого были короткие крепкие лапы, покрытые редким коричневатым мехом, и брюшко, тоже все покрытое короткими волосками. Комарова осторожно подула на него, и паук повернулся к ней мордой. На морде у него было несколько глазок-бусинок, смотревших в разные стороны: два покрупнее спереди, две пары поменьше по бокам.

– Красавец-мужчина, – сказала пауку Комарова. – Шел бы погулять.

– Олеся, ну чего ты?

Олеся Иванна не отвечала и смотрела куда-то сквозь Петра. И правда, не такая уж она красивая. Одеться умеет и причипуриться – это да. И немолодая уже. В ней всего-то хорошего, что безотказная.

– Слушай, Олеся… – примирительно сказал Петр. – Ну тебе что, подождать-то немного… А ты на что рассчитывала?

– Я-то?! – вскинулась Олеся. – Я-то?! Я-то ни на что не рассчитывала! Я тебя вообще звала? Ты зачем приперся?

– Поговорить хотел, думал, может, вразумишься! Да что с тобой разговаривать! Ты же по-человечески не понимаешь! – Петр в сердцах сплюнул на пол и растер плевок ногой.

– А ты не плюйся! Плеваться он сюда пришел!

– Скажи спасибо, что в рожу тебе не плюнул.

– Ну спасибо! – голос Олеси Иванны задрожал. – Большое тебе спасибо, Петенька, что в рожу мне не плюнул! Иди уже отсюда, еще люди увидят…

– А то они не видят! А то я у тебя один такой!

Олеся Иванна отшатнулась, и ее лицо залилось густой краской.

– Что? Что ты такое сказал?

– А что слышала! Шалава ты, шалава и есть.

Олеся Иванна дернулась было, чтобы схватить Петра за растрепанные вихры и дернуть как следует, чтобы знал, но вместо этого закрыла лицо руками, уронила голову на прилавок и разрыдалась.

– Ну, чего ты теперь? – хмуро спросил Петр.

Олеся только молча мотнула головой.

– Да чего ты все кобенишься, Олеська? Что тебе больше всех надо-то?

– Иди уже… люди увидят… – глухо повторила Олеся.

– Да ну тебя!

Петр еще некоторое время смотрел на нее, не зная, что добавить, потом отвернулся и вышел, тихо прикрыв за собой дверь. Олеся Иванна подняла зареванное лицо, посмотрела на дверь, тихонько поскрипывавшую от ветра, снова опустила голову на сложенные руки и заплакала беззвучно, только изредка всхлипывая.

В один из последних дней прошлого августа Петр привез продукты поздно, совсем под вечер – Олеся Иванна уже давно закрыла магазин и прибиралась на складе. Он перетаскал на склад ящики, потом встал в дверях, вытер взмокший лоб ладонью и взъерошил волосы.

– Красивый ты парень, Петя, – усмехнулась Олеся Иванна. – Жаль, не холостой.

Петр улыбнулся, спорить не стал: сам знал, что красивый.

– Поесть хочешь? У меня картошка с сосисками осталась с обеда.

– Давай, что ли… Оксанка все равно не покормит.

Петр говорил, а сам без стеснения любовался Олесей Иванной – она привыкла, что ею так любуются, но было приятно, что это именно Петр, который нравился всем женщинам в поселке, а достался почему-то неряхе и злыдне Оксанке. И ей казалось, что если Петр Оксанке изменяет, то этим в мир возвращается какая-то справедливость. Она быстро собрала на стол и поставила Петру стопку водки.

– Да я же за рулем, куда мне! – весело сказал он, выпил залпом и налил вторую.

Олеся Иванна с улыбкой покачала головой.

– Ну, чего ты там стала, Олеся?

– Да так… на тебя смотрю.

– Чего на меня смотреть? – Петр подмигнул. – Мы с тобой что, в музее? Подойди лучше.