зрителю предстоит любоваться именно этим совершенным рядом деталей. Единственным результатом избранного вами пути стало то, что хотя ваш портретируемый и выглядит старым, но не выглядит смертным. В картинах, наделенных могуществом, свойственным шедеврам, именно голова есть то, что нас впечатляет. Голова должна читаться как совокуп… совокупность объемов. Умение уловить характер – это, несомненно, очень хорошо. Но пока это всего лишь живопись, мисс Картер.

Наступило молчание.

– Вы абсолютно правы, – растерянно закивала Рейн. – Да, да, да, вы правы… Боже мой, не годится, никуда не годится. – Она махнула рукой и отвернулась.

Все, кроме Демойта и Бладуарда, казались смущенными. Бладуард, высказав свое мнение, вернулся к изучению картины.

– Наверняка мистер Бладуард не хотел сказать… – начал Эвви.

– Если вы не хотите явиться к окончанию матча, пора выпить чаю и отправляться, – глянув на часы, произнес Демойт.

Пруэтт и Эвви взяли чашки из рук мисс Хандфорт. Мор отказался от чая. Рейн стояла у стола, держа в руках чашку и мрачно глядя в сторону картины. Мор подошел к ней.

– Может, Бладуард и прав, не знаю, – сказал он, – но это, несомненно, хорошая работа… и если есть слабые места, то вы можете их доработать.

Он наклонился к ней, почувствовав свежесть ее платья, и ему вспомнилось, как пахла ткань, когда он обнял ее. Он презирал свою неуклюжесть. Эта рубашка с длинными рукавами. Подмышки пропотели, и подбородок в щетине. Он отстранился, понимая, что эта близость может быть ей неприятна.

– Голову надо будет писать снова, – вздохнула она. Поставила чашку на стол и повернулась к Мору. Он осознал, что она снова рядом, и от этого блаженное чувство легкости охватило его. Он прошептал:

– Какое счастье, что машина опять на ходу. – Находящиеся в комнате не могли расслышать его слов.

Рейн прикоснулась к чашке. Вероятно, она хотела что-то сказать, но передумала.

– Через минуту мне надо уходить, – заторопился Мор, – и, пользуясь этой возможностью, я хочу сказать, мне очень жаль…

– А не хотите вечером поужинать со мной и мистером Демойтом в «Голове сарацина»? – прервала его Рейн.

Мор был удивлен и тронут. Более чудесного предложения он и представить не мог. Но тут же вспомнил, что обязан отужинать в доме Эвви.

– С радостью, но… мне надо быть у Эверарда.

Ему стало ужасно досадно. Может быть, это последняя возможность увидеться с нею… Он взглянул ей в лицо и поразился страстному, едва ли не безумному выражению ее глаз. Он отвернулся. А что, если он ошибся, не разглядел ее чувств? Он схватился за край стола. Он расслышал, как Эвви говорит:

– Ну, нам пора, как не жаль…

Мор произнес скороговоркой:

– Почему бы вам не заглянуть ко мне вечером на обратном пути с ужина? Предположим, около девяти или чуть позже. – И он назвал адрес.

Глядя куда-то в сторону, Рейн кивнула.

– Да, – выдохнула она.

Эвви прошел мимо, говоря какие-то слова. Гости гуськом вышли за ним. И Рейн повезла их назад, к школе. Она оставила их на площадке и уехала, развернув машину так стремительно, что шины заскрежетали по гравию. Эвви и Пруэтт направились к крикетному полю. На территории школы было пусто и тихо. Полый звенящий звук ударов по мячу слышался издалека. Там вновь началась игра. Бладуард пробормотал что-то и пошел в сторону изостудии.

Мор остался в одиночестве. Солнце садилось. Птицы прохаживались вдоль обочины, отбрасывая на траву длинные тени. Мор долго смотрел на них. И понял, что совершил ошибку.

Глава 11

Было пятнадцать минут десятого. Идя от Эвви, Мор завернул в магазинчик и купил бутылку белого вина и бутылку бренди. Он тщательно прибрал в гостиной, поставил бутылки и бокалы на поднос. Прибавил к ним еще тарелочку с печеньем. И устроившись возле окна, выходящего на дорогу, стал ждать. Еще в обед небо начало хмуриться и к вечеру целиком затянулось плотными черными тучами. Раскаленный воздух дрожал. Вот-вот должна была грянуть гроза. А пока ее предвестники, зной и тягостное безмолвие, будто навсегда завладели миром. Свет померк, и непривычно ранняя тьма угрожающе расползалась вокруг. «Как перед концом света», – сказала проходившая по дороге женщина. И ее голос эхом отразился в плотном, сгустившемся воздухе.

А Мор сидел у окна и не мог побороть дрожь. Он не решался включить свет. Он не чувствовал никакой радости, никакого воодушевления от того, что совершил. Да он и не знал в точности, что именно он совершил. Он раскаивался, что произнес те слова. И ничего не было бы, если бы не то выражение ее лица. Впрочем, неясно даже, что же означало это выражение. Зато, несомненно, он сделал еще один шаг по дороге, ведущей в тупик. Теперь им обоим еще труднее будет рассеять ту двусмысленность, которая уже начала формироваться между ними. Действительно ли что-то возникло? А может, лишь показалось? Лучше поверить, что лишь показалось. И в какие-то моменты ему удавалось верить.

Сначала он успокаивал себя мыслью, что, может, она еще и не придет. Она, должно быть, поняла, что те слова он произнес сгоряча и теперь сожалеет о них, а значит, надо сделать вид, что ничего и не было сказано. В конце концов, он ведь молчал пять дней, и она наверняка это учла. Он до боли отчетливо увидел себя со стороны – мужчина средних лет, обманывающий свою жену, неловкий, жалкий, нелепый. Ну, конечно же, она не придет. Время шло, и, не ожидая радости от ее прихода, он в то же время страшно боялся, что она не придет. И раз сто успел взглянуть на часы. Было уже двадцать минут десятого. За окном почти совсем стемнело.

И вдруг послышались шаги. Кто-то прошел по дорожке. Она! Подошла к крыльцу, а он и не заметил. Сквозь темное окно он напряженно следил за ней. Она поднялась на ступеньку. Порылась в кармане плаща. Вытащила конверт, опустила в щель почтового ящика, повернулась и быстро пошла прочь.

Не медля ни секунды, он выбежал из комнаты, распахнул входную дверь и в три прыжка пересек дорожку. Увидел маленькую фигурку впереди на дороге. Поспешил следом. Боль в душе мгновенно переплавилась в яростный восторг. Он настиг ее, когда она уже готова была исчезнуть за поворотом дороги, и схватил за руку. Будто вора. Молча потащил назад к дому. Она не сопротивлялась. Они пробежали по дороге. Он крепко держал ее за руку. Накрапывал дождь. Они влетели в дом, словно пара птиц. Он затворил дверь.

В темноте коридора он повернулся к ней. Оба едва дышали.

– Рейн, – выдохнул он. – Рейн. – Ему нравилось произносить ее имя.