– Я осмотрел пациента, ваше сиятельство, – сказал почтительно Яков. – Он будет жить – если ваше сиятельство это ему позволит…

– Садись, – Левенвольд кивнул на стул рядом со своим. – Я вижу, что ты устал, Яси Ван Геделе. Такая ночь и столько работы. Скажи, Черкасские не грозили тебе?

– Настоятельно рекомендовали отбыть из Москвы, – признался Яков.

– Можешь оставаться в моем доме, – Левенвольд вгляделся в свое отражение и кончиками пальцев снял с углов глаз накладные ресницы – раскосые уголки опустились, и на лицо его вернулось прежнее, будто бы печальное, выражение. – Я не дам тебя в обиду. Ни тестю своему, ни брату. Стоит отдать тебе должное – тебе везет на врагов, Яси Ван Геделе.

– Спасибо, ваше сиятельство, но не стоит вам беспокоиться, – улыбнулся Яков, столь заразительно и тепло, что и гофмаршал улыбнулся ему – тоже словно покорное зеркало. – Мой дядюшка не последний человек в Москве, и он не склонен давать меня в обиду.

– Тебе прежде говорили, что у тебя волшебная улыбка и дивные глаза? – спросил Левенвольд.

– Да. Ваш брат.

Гофмаршал рассмеялся, вынул из ушей длинные, капельками, изумрудные серьги – в одной из них недоставало крупного камня.

– Я так и думал, чувствовал – что-то с ней не то, то ли чересчур легко, то ли чересчур тяжело, – он положил целую сережку на стол, а увечную принялся разглядывать и раскачивать перед собой, как маятник. – Пропал камень, теперь уж не отыскать…

Яков загляделся на качающиеся зеленые капли, невольно прикрыл веки – после вина и бессонной ночи глаза закрывались сами собою.

– Я загипнотизировал тебя? – Левенвольд изумился и обрадовался.

– Навряд ли, ваше сиятельство, – Яков постарался не рассмеяться. – Просто я не спал эту ночь, ну, и похмелье… Я не поддаюсь гипнозу, оттого что сам немного гипнотизер – вы же видите, какие у меня глаза.

Про гипнотизера он соврал, конечно – просто из желания удивить и понравиться.

– Красивые глаза, – согласился гофмаршал. – А можешь ли ты столь сильно зачаровать человека, чтобы он подписал, например, отказ от банковского счета?

Тут уж Яков не выдержал – хихикнул:

– Я не настолько силен, ваше сиятельство. Но подобного результата возможно добиться и средствами алхимии. И без особого труда.

– Правда? – глаза, подведенные зеленым, очень широко раскрылись. – Я ведь шутил, Яси Ван Геделе. Так это правда можно?

– Эфедра нужна, а так нет ничего невероятного. Часу не пройдет – ваша жертва полюбит вас, как родного, и все вам про себя расскажет, и все вам подпишет.

Обсыпанные золотом пальцы впились в докторскую руку – до боли, и опасно сверкнул фамильный перстень, алым цветом артериальной крови:

– Поклянись, что не врешь!

– Клянусь, ваше сиятельство, – отвечал мягко Яков.

– Я найду для тебя эфедру. Сможешь сделать свое зелье – к ночи? Или тебе нужны еще все эти алхимические склянки?

– У меня все с собою, я ведь служил шпиону, – напомнил доктор. – Все алхимические склянки ждут меня дома.

– Тебя отвезут домой. Тебе доставят твою эфедру. И вечером – ты успеешь даже выспаться и отдохнуть – за тобой приедет карета одного моего друга. С него тебе не нужно брать денег – я расплачусь с тобой сейчас, и за мальчика-арапа, и за эту твою эфедру. Только не подведи меня – третий враг в Москве станет тебе не по силам.

– И не думал, ваше сиятельство.

– Этот человек – которому нужно переписать банковский счет, – он очень мне дорог, – физиономия обер-гофмаршала приобрела мечтательное выражение, – поэтому сделай все как следует. Смерть отвезет тебя к нему…

– Смерть? – переспросил Яков, и Левенвольд сощурился, как кот:

– Десэ. Он тоже доктор – доктор Смерть. Долго ли готовится твое зелье?

– Час. Максимум два.

– Блестяще. – Левенвольд зевнул, откинул с запястья кружево цвета берлинской зелени и расстегнул причудливый браслет, тяжелый, бриллиантово-изумрудный. – Вот она, твоя плата. У меня никогда нет денег, но моя – невеста ли? – подарила мне эту вот цацку. Хотел вернуть ей, но отдам – тебе, Яси Ван Геделе. – Левенвольд взял руку доктора и застегнул на нем браслет с веселой торжественностью. – А теперь мы ляжем спать, Яси Ван Геделе. Увы, каждый – в свою постель. Чтобы иметь силы продолжить наши газарты – будущей ночью. Доброго утра и спокойного сна, Яси Ван Геделе.

– Можете звать меня просто Яси, ваше сиятельство, – позволил доктор.

– Быть может, мне нравится, как звучит твое имя, как музыкальная фламандская пьеса. Нравится повторять – Яси Ван Геделе…

– Почти так же красиво, как Рейнгольд Левенвольде, – обезоруживающе и нежно улыбнулся доктор, и Левенвольд в ответ весело рассмеялся и жестом указал ему на дверь – ступай же, Яси…

Яков разминулся в дверях с великолепным дворецким, явившимся разоблачить своего патрона перед сном. Кейтель был в ливрее и даже в парике, и сделал вид, что видит Якова впервые в жизни.

Доктор Ван Геделе спустился по лестнице, миновал гостиную – и не преминул походя оценить, настоящий Ватто на стене или подделка? Похоже, Ватто был настоящий, или самая точная копия. Картина изображала благовещение – но в куртуазных декорациях. Мария в фижмах, Габриэль в чулках и в кафтане с отрезной талией…

Яков скользнул в дверь для слуг и направился к выходу мимо вереницы спящих, запертых комнат.

– Доктор! – цепкие горячие пальцы удержали его за рукав, и крепкая ручка ловко втянула Якова за приоткрытую дверь. – Я в окошко видала, как ты к нам шел.

Лисичка Лукерья, розово-золотая, запыхавшаяся и взволнованная, стояла напротив Ван Геделе в темной комнатке, заставленной какими-то пыльными сундуками. И пахло в комнате совсем как в тайном подземном хранилище, полном краденых фруктов. Конечно же, из-за навязчивых ее духов.

– Так твой хозяин – теперь и мой хозяин, – усмехнулся Яков. – А ты что же, и живешь в его доме?

– Где ж еще? Нас тут добрый гарем, полны антресоли и две пристройки. А что ты делал у хозяина в такое время, а, доктор? – подозрительно спросила Лупа-Лукерья и зло сощурилась – словно ей было дело, и пребольшое.

– Граф сватал меня к вам, на антресоли, – весело и, по сути, правдиво отвечал Яков. – Как раз в гарем.

– Врешь ты все, – оскорбилась за графа Лупа, – хозяин с мужчинами не махается, он не из таких. Это все завистники про него выдумывают, оттого, что он – птимэтр, а они все – выхухоли.

– Какие ты слова знаешь, – умилился Яков, с симпатией разглядывая Лукерьино треугольное личико – без театральной краски оно выглядело трогательно-прозрачным, и золотые веснушки сияли на белой коже, как на графе его