поздоровался доктор. За столом перед ним сидели двое дознавателей – и рядом на стульчике грустный арестант.

– Вот и мой алхимик! – возрадовался один из следователей, и Яков ощутил проклятую радость узнавания – повторно. Такой отличный римский нос невозможно забыть – перед доктором за дознавательским столом возвышался, гордо откинувшись и забросив ногу на ногу, в позе, словно говорящей о довлеющем превосходстве, – зловещий и загадочный обер-камергер фон Бюрен, свежеиспеченный Вартенберг. Для игры в дознавателя господин сей избрал скромный наряд, не лиловый и вовсе без кружев, но все равно, и в непритязательном сером кафтанчике он смотрелся чужеродно, переодетым Гарун-аль-Рашидом – может, дело было в выражении лица? Вот рядышком с ним притулился, сложивши ручки, господин – плоть от плоти, кровь от крови «Бедности» и всей тюремной системы и науки. Узкое лицо его имело выражение ласковое и одновременно вопрошающее, и в лучистых глазах сияла доброта – как у всех злодеев. Яков признал и его, и опять не стал радоваться и орать – на пару с фон Бюреном за столом помещался прискорбно знаменитый великий инквизитор, Андрей Иванович Ушаков.

– Вам нужны дополнительные приборы, господин алхимик, или довольно будет стакана? – нежно вопросил инквизитор, и Яков ответил, умиляясь его обходительности:

– И стакана довольно, ваше благородие.

Тут арестованный перекрутился на стуле и уставился на доктора с неподдельным ужасом. Вот этого Яков видел впервые, и не узнал бы даже по портретам, если б и повезло ему те портреты повстречать – так бедняга пообтрехался в казематах. Сошел на нет – в острожную пыль. Но все же оказался настолько тверд и стоек перед своими мучителями, что им понадобился Яков с его «эликсиром правды».

Инквизитор покопался в бумагах, разбросанных по столу, извлек из-под кипы глиняную кружку, заглянул в нее и выплеснул воду себе за плечо. За спиною его в темноте раздался кашель – вода попала на прежде невидимого в сумраке солдата, и тот уныло утерся рукавом.

– Или нужна была вода? – спохватился инквизитор. Бюрен качнулся на стуле и нетерпеливо пробарабанил пальцами по столу – неопознанный военный марш.

– Нет, воды не надо, – Яков извлек бутыль и отмерил порцию. – Вот, прошу. Я могу быть свободен, ваша милость?

– Погоди, может, он плеваться начнет, – предположил Андрей Иванович и кошачьей лапкой пододвинул кружку к пытаемому. – Пей же, голубчик.

– Будет плеваться – воронку прикажем, – пообещал фон Бюрен, глядя в сторону и чуть вверх. Это была его знаменитая привычка – ни на кого не глядеть при разговоре, и Яков гадал: о каком из душевных недугов она свидетельствует?

Арестант взял кружку в ладони и залпом выхлебал зелье – предварительно на неплохом французском сообщив палачам, где бы он желал их видеть. Яков еле сдержал улыбку – от очередной радости узнавания.

– Что, несладко? – посочувствовал жертве инквизитор, завидев кислое лицо.

– Что вы, благородие ваше, сладко. Репка! – отозвался бедняга.

Бюрен явно не понял последнего слова и недоуменно уставился на арестованного. Арестованный полуприкрыл глаза и вслушивался в собственные ощущения – от выпитого зелья.

– Ступай, голубчик, за дверь, – с бесконечной лаской Андрей Иванович кивнул Якову на выход. – Подожди, пока мы закончим. Скоро ли подействует?

– Получаса не пройдет – и заговорит, – посулил Яков, и образованный Бюрен тут же догадался:

– Клизму надо было ставить. Так быстрее действует. Ладно, успеем еще. Иди за дверь, алхимик.

Яси со своей бутылкой шмыгнул за дверь – не без чувства облегчения. В коридоре спутник его курил обгрызенную короткую трубку и бросал на караульных злые взгляды. Те тоже смотрели волком – явно бедняга не пользовался в тюрьме популярностью.

– Вот ведь вертухаи, еще и скалятся, – посетовал мрачный господин, ероша пятернею встрепанные кудри.

– Ты сам сидел? – догадался Яков.

– Было дело, – господин на мгновение утратил мрачность, но тут же вернулся к прежней ипостаси.

– А где тут Смерть помещается? – спросил Ван Геделе, пользуясь минутным потеплением.

– Да за каждой дверью. Или ты про прозектора? – мрачный провожатый мгновенно улыбнулся – улыбка пробежала по его лицу, как зайчик солнечный, и скрылась. – Он в морге помещается, трупы режет. Ба, да вот же он – на ловца и зверь…

По коридору спешил пастор в развевающейся рясе, как всегда, лохматый и мордатый. Завидел парочку у двери, расцвел, как роза:

– О, Сашхен, Яси!

– Я не Сашхен, я Волли, – оскорблено поправил мрачный тип и выколотил трубочку свою прямо на пол.

– Всегда я вас, близняшек, путаю, – не смущаясь, продолжил Десэ. – Я ведь вас ищу, доктор Яси. У меня курьез – черт разберет, что там. Нужно мнение эксперта. Если что – все легально, с Настоящим я договорился, взял для тебя разрешение.

– С кем? – не понял Яков.

– С Настоящим. Это здешняя острота, применяется только в тюрьмах и дальше не ходит. «Антр ну» у тюремщиков. Есть Андрей Иванович Ушаков – он же Настоящий, а есть еще один, Андрей Иванович Остерман, и он-то, сами понимаете… Ненастоящий.

– Почему это? – обиделся за Остермана Яков.

– Потому что наречен при рождении Анри Жиан, – объяснил Десэ. – Ну и… Один – камень, другой – лед, один – добрый, другой…

– Очень добрый, – продолжил за него мрачный Волли. – Так что ты хочешь от алхимика?

– Как закончите – приведи его ко мне, в камеру восемь, и там оставь. Я сам верну его домой, договорились? – Десэ покровительственно потрепал еще более потемневшего лицом Волли по плечу и поплыл по коридору, разлетаясь рясой, мимо безмолвных конвоиров – в свою камеру восемь.

– Фуфел, – по-русски непонятно обругал пастора Волли.

Конвоир перед дверью тем временем вытянулся в струнку, дверь со скрипом раскрылась. На пороге явился фон Бюрен, сияющий, как солнце и луна на заднике придворного театра.

– Мы счастливы? – спросил фамильярно Волли, и Яков изумился – неужели эти двое на столь короткой ноге?

– Счастливы, – блаженно подтвердил Бюрен, обмахиваясь просыхающим листом. – То-то радости будет моему Липману. Все счета, все авуары – все здесь… Проводишь меня до дома?

– Разве что закину алхимика в камеру восемь, – припомнил ответственный Волли.

– Он уже успел провиниться у тебя?

– Его прозектор у меня выпросил.

– А-а… – Бюрен остановил на Якове невидящий, сомнамбулический взор. – Спасибо, приятель. Выручил.

Теплая рука милостиво потрепала Якова по щеке – и довольно… Фон Бюрен неспешно двинулся по коридору, играя свернутым листом – он двигался как балерон в кордебалете, грациозно и плавно, что потрясающе и великолепно было для его столь внушительной фигуры. Яков провожал взглядом, как Бюрен удаляется по темному коридору, почти танцуя, и в темя доктора клевала догадка – отчего Левенвольд расплатился с ним и за Бюрена тоже.