удавалось так хорошо притворяться?

— Привет, леди! — произнес жизнерадостный голос. Черт возьми, это был мистер Эшкрофт из «Овер Севентиз», выходящий из газетного киоска с «Кроникл» в руках. — Приятно выйти на солнышко.

— О, да, — сказала Полл без всякого энтузиазма.

Он осмотрел меня с ног до головы и слегка покачал головой, но я к такому привыкла. Я грубо отвернулась, и он обратился к Полл:

— А как поживает ваш маленький песик? С ним все в порядке?

— Отдыхает дома. Он быстро устает.

— Как и мы все. — Мистер Эшкрофт хихикнул. — Я говорю, разве мы все не устаем? — Он перестал смеяться, когда я злобно взглянула на него. — Ну, не буду вас задерживать. Уверен, что сумки в руках Кэтрин тяжелые, не так ли? Хотя она все такая же большая сильная девушка.

Он, наверное, почувствовал в моем взгляде ненависть, потому что заковылял от нас довольно быстро, учитывая его эмфизему. Полл и я потащились дальше.

— Значит, ты говоришь, что на самом деле моя мама не была сумасшедшей?

Полл пожала плечами.

— Я что, врач? Я могу только утверждать, что она была ненормальной, когда ей это было выгодно, вот и все. Потом она очень быстро выздоровела.

Это были хорошие новости, потому что я всегда беспокоилась, не передастся ли мне ее сумасшествие.

— Не знаю, чему ты улыбаешься, — сказала Полл, — ведь это означает, что она была в своем уме, когда сбежала от тебя.

Полл из тех женщин, которые любят сыпать соль на слизняков. Если бы ты была слизняком, подумала я, я бы засолила тебя до смерти. Когда мы остановились, чтобы перейти дорогу, искушение пристроить ее под стремительно приближающийся фургон было огромным. Просто крикнуть: «Путь свободен!» — и увидеть, как она шлепнется на гудронированное шоссе. Ее забрызганный кровью платок будет валяться в сточной канаве. Но фургон и подходящее мгновение промчались мимо, и дорога опустела. По ней двигался только электрический велосипед мистера Бордмана, который вряд ли годился для этой цели. Зато я удостоверилась, что, переходя дорогу, она ступала в самые большие и грязные лужи.

— Мне все еще хочется знать о ней больше, — продолжала упорствовать я, когда мы повернули к Броу, — что бы она мне ни сделала. Я хочу знать факты: когда она пошла в школу, какая у нее была любимая музыка и любимый фильм. Я никогда даже не видела ее фото, — говоря это, я скрестила пальцы за спиной. — Это ненормально, ведь она моя мама.

Полл тяжело ковыляла с опущенной головой.

— Она ничего для тебя не значит, я же говорила. Тебе гораздо лучше без нее, всегда было лучше. Забудь о ней.

— Это мне решать. Ведь это мое право, не так ли? Я ее дочь.

Гудок автомобиля, раздавшийся совсем рядом, заставил нас обеих подпрыгнуть: дочь Мэгги промчалась мимо в своем серебристом джипе, качаясь, как лунатик.

— Боже ты мой. — Полл схватилась за сердце. — Кто это был?

— Никто. Собака убежала. Но теперь все в порядке. Она убежала в сад к Аспуллам.

— Это радует. Послушай… — Полл снова остановилась и, выпрямившись во весь рост, посмотрела на меня. — Мне надо тебя кое о чем спросить. Скажи, кто проводил с тобой все ночи до утра неделями, когда у тебя было крупозное воспаление легких и ты не могла дышать? Кто приносил миски с горячей водой для увлажнения воздуха и ставил их возле твоей кроватки? Кто отправился в школу, когда тебя сбросили с ограды и вываляли в коровьих лепешках и тебе нужно было переодеться? Кто устроил директору школы выволочку и убедил чиновников в районном комитете образования оставить тебя на год в покое? Кто раскошеливается на твою форму самого лучшего качества все эти годы, на блейзеры по шестьдесят фунтов, ведь мы не можем покупать секонд-хенд, потому что там нет твоего размера?

Да, и я отработала тебе все это, каждый пенни, разве нет? Подтирала, прибирала, была твоей бесплатной служанкой. Но я лишь сжала зубы и сказала:

— Я знаю. Но мне все же хотелось бы знать, где она.

— Хорошо, — сказала Полл, бросив на меня злобный взгляд. — Я скажу тебе, что думаю. Судя по тому, какого рода существом она была, почти наверняка она сейчас лежит где-нибудь на дне канала, сдохла от передозировки или выбросилась из окна. Ты ворошишь прошлое и собираешься разыскать ту, о которой тебе бы лучше ничего не знать. Иногда лучше жить в неведении.

— Ну, так это как раз то самое. Жизнь этой чертовой деревни — сплошное невежество. Я устала от невежества! — вырвалось у меня. — Я сыта по горло твоим отношением к миру, ты как страус, который прячет голову в песок. Мне уже восемнадцать, черт возьми! Я могла бы выйти замуж, очень даже просто, перестань хихикать. Я могла бы уехать отсюда и жить в своем собственном доме, иметь работу и все остальное.

— Ты? Ты бы никогда одна с этим не справилась. Вокруг опасный мир, я достаточно часто тебе об этом говорила. — Мы остановились у нашего дома. — Жизнь почти всегда трагедия; ты сейчас мне не веришь, но ты узнаешь многое, когда доживешь до моих лет.

Как будто с возрастом умнеют. Сколько же в тебе дерьма, Полл Миллер!

Мне просто необходимо было чем-то подсластиться, поэтому я втащила сумки на кухню и выудила «Милки-вей». Я развернула две штуки, потом засунула в шкаф все остальное. Мой рот был набит шоколадом, когда я услышала наверху звук спускаемой воды.

— Полл?

— Что? — отозвалась она откуда-то снизу.

Я высунула голову из двери кухни и увидела, что она сидит на диване, пытаясь снять туфель.

— Послушай… — Я с трудом проглотила шоколад. — Наверху кто-то есть, у нас в туалете.

— О, это, наверное, Дикки. Он сказал, что зайдет.

— Ты оставила дверь незапертой?

— В этом нет необходимости, — ухмыльнулся Собачник, бодро входя в комнату.

— У Дикки теперь собственный ключ, — сказала Полл, и в голосе ее прозвучало: «Ну-ка, попробуй, возрази что-нибудь».

— Да, теперь есть, — сказал Собачник, вытаскивая огромную связку ключей и самодовольно гремя ими. — Твоя бабушка считает, что так будет лучше. Теперь я в любую минуту могу быть здесь.

Час от часу не легче, подумала я.

— Откуда у тебя столько ключей?

Но Собачник только засмеялся в ответ.

— Ты будешь ставить чайник или нет? — спросила Полл.

Когда я вернулась, Собачник, самодовольно улыбаясь, вертел в руках картонную коробку.

— Вот, смотри, — сказал он, протягивая мне коробку, — что для одного дерьмо, для другого золото.

Я заглянула. Куча старого барахла, какая прелесть!

— Что это?

— Женские штучки. Полл уже