воспоминаниями прошлого, возможно, что-то из прошлого всколыхнуло память, и она выдала высокую гору и то, что на ее блестяще белом взлобье. Но потом он решил, что не прав, и память тут не при чем…

Он подымался все выше и выше, усталость, которая уже давно накапливалась в теле, давила на плечи, утяжеляла шаг, и скоро сделалась невыносимой. Он остановился и вытер со лба пот, посмотрел вверх и теперь отчетливо увидел человека, на нем не было никакой одежды, черное тело блестело, он пребывал в неподвижности, ноги его провалились в снег. Готама отдышался и пошел дальше, уже не томимый любопытством, знал, кто этот человек, конечно же, тапасья, дигамбар, он преодолел две ступени и теперь стремится достичь третьей, а потом и высшей, и получить право ходить нагим и принимать дары от людей подобно святому. Дигамбар поднялся на вершину снежной горы и ныне пребывал там, приучая тело к холоду. Готаме хотелось понять, для чего это? Для того ли, чтобы поднять себя над сущим, стать земным Богом, а может, есть еще какая-то причина? Он уважал Махавиру Джина, тот освободился от кармы и достиг состояния сиддхи, проведя двенадцать лет на путях топасьи. Готама встречался с ним в Капилавасту, встречался и после того, как ушел из родного города. Он слушал его проповеди, и многое в них привлекало. Одно смущало: Джина, высокий и белоголовый, с большими обжигающими глазами, говорил, что человек есть Бог, центр Вселенной, откуда идет отсчет всему. Странно было слышать это, тревожно. Джина не мог не знать о существовании божественной силы, всемирного духа и того, что есть в каждом человеке и не меняет форму вместе с телом. Да, он, конечно же, знал это, подобно Готаме обладая способностью проникать в иные миры, понимая про их глубинность и неохватность и неподчиняемость никаким, хотя бы и от Богов, законам, и тем не менее стремился первопричиной всему сделать человека. Зачем? Иль так велика его вера в людскую энергию? Но ведь и она, хотя бы и яркая, изглубленно светящаяся, есть отражение мира, в котором существует, и ей не подняться выше, она так и пребудет навеки на отведенном для нее уровне.

Готам тоже уважал человека и стремился к облегчению его жизни, но он также уважал и мировые законы и полагал их вознесшимися над людским разумом, которое есть производное от природы, он не отделял человека от мирового порядка, видел его место в нем, и было это место не выше того, что принадлежало могучему лесному зверю и птице, огромному киту, бороздящему океанские просторы. Другое дело, что человек в силу своего разума мог достичь большего и тянулся к большему и, бывало, отваживался подняться высоко, и тогда дух его сливался с мировым духом и обращался не просто в малую его часть, а вносил что-то свое, сердечное, лишенное земного непотребства.

Джина, великий Джина смутил Готаму, и он, в сущности лишь ступив на дорогу жизни, но уже кое-что постигнув из ее тайн, не мог оставить без ответа обеспокоившее. Однако двадцать четвертый тиртханкар точно бы не услышал. Все же, когда молодой человек поднялся и намеревался уйти, Джина не отпустил его и заговорил о ничтожестве браминов, которые полагают себя вправе достигать Абсолютной Реальности и сливаться с нею, других же людей лишают и малой надежды. Он, родившийся в семье кшатрия из рода Джиятрипутра и носивший имя Вардхамана, оттого и ступил на путь аскезы, покинув отчий дом, чтобы доказать: всяк человек свободен в выборе и в состоянии приблизиться к свету в душе своей.

— И я доказал… За мной идут тысячи, они верят мне, и я знаю, отрекшись от земного, они приблизятся к совершенству. Я считаю, что человек — Бог, и земля — временное его пристанище.

Готама воскликнул с жаром:

— Я согласен с вами, о, Учитель, когда вы говорите о браминах. Имущество, нажитое ими, не есть ли поношение божественных законов? Они пытаются набить пояс золотом и прячут сокровища под порогом собственного дома. Они ведут жалкую жизнь, и конец их будет жалким.

— Да, так, — пристально глядя на молодого сакия, сказал Джина. — Ты судишь правильно, и я вижу, пойдешь своей дорогой и вступишь, когда придет срок, в кипящие воды и преодолеешь их.

— Брамины считают юг светом, а север тьмой. Но так ли это?.. Птицы летят на север, чтобы произвести там птенцов и вернуться с ними в родные края. Я пойду на север, и я вернусь…

Джина вздохнул и опустил голову. Готама, помедлив, почтительно поклонился и ушел.

Он не стал спорить с великим Джиной, нет, он не чувствовал себя слабым рядом с ним, не было в нем растерянности, больше того, во время встречи с тиртханкаром он ощутил в себе как бы дремавшую в нем твердую уверенность. И это, а еще жесткая убежденность Джины в своей правоте, которая ощущалась в каждом произнесенном им слове, вызывали невольное восхищение, а то, что отделяло, всерьез не принималось Готамой, было незначительно и не могуще что-либо поменять. В самом деле, ну что значат их расхождения в сравнении с тем, к чему они оба готовили себя, в результате чего один из них почти прошел свой путь на земле, а другой сознавал, что способен одолеть долгий и трудный путь?..

3

Готама взбирался на высокую снежную гору, шел он медленно, не потому, что не оставалось сил, просто, чем выше он поднимался, тем больше поражался окружавшей природе, она делалась все суровей и скромнее и скоро совсем не походила на ту, что внизу, где лениво колыхался душный тропический лес, здесь не отыскать было разлапистых деревьев, а те, что росли, были маленькие и слабые, такое чувство, что любому ветру совладать с ними. Однако все не так, и Готама догадывался, что не так. За внешней неказистостью и какой-то безотрадностью, что проглядывала в них, скрывалась крепость и неподвластность куда большей силы, чем обыкновенный ветер. Крепость ощущалась не только в деревьях, а и в редкой и тусклой, с виду неприметной растительности. Правду сказать, встретился бы с такой в долине, не обратил бы даже внимания на нее, прошел бы мимо… Но тут она виделась особенной, как и все, с чем впервые столкнулся, взять хотя бы странную неподвижность воздуха. Дело не в том, что не подует и слабый ветер, просто здесь не наблюдалось никакого колебания, точно бы воздух застыл и уж не стронется с места. Странное ощущение, влекущее