не надо вести себя так, будто Сим умер. Ещё есть время, если мы с Альбином не будем валять дурака, а мы не будем.

Эгле молча ткнулась головой в плечо Марсена. Теперь мне не было видно её лица, но я понял, что она плачет. Наверное, хорошо, что Марсен нашёл её первым. Есть три ошибки, которые обычно делают те, кто пытается утешать. Первая – «я знаю, что ты сейчас чувствуешь». Нет, ни черта ты не знаешь. Ты понятия не имешь, что и как чувствует другой человек, даже если резонируешь с ним. Марсен сказал бы – «не обладаешь его опытом». Да, даже если ситуация, после которой человек нуждается в утешении, случалась и с тобой. Даже если вы попали в эту ситуацию вместе. Нет, ты всё равно не переживал всего остального. С тобой творилась совершенно другая алхимия событий.

Вторая ошибка обычно звучит так – «посмотри на вон того человека, официально признанного самым несчастным, и прекрати хныкать». Нет, мне не станет лучше только потому, что кому-то объективно хуже, чем мне. Не станет и не может быть лучше. А если тебе от этого лучше, то ты какой-то извращенец. И третья – «всё пройдёт». Это уж самое идиотское. Откуда ты знаешь, пройдёт или не пройдёт? Ты что, ясновидящий?

Ну, конечно, во всех этих вопросах я мог положиться на Марсена. Он не допустил бы ни одной из этих ошибок. Да в любом случае, он справится с утешением плачущей девчонки лучше, чем я. С утешением плачущего кого угодно, если точнее. И, кстати, в этом конкретном случае – кто угодно лучше справится, надо просто уметь обнять в ответ. Когда хреново себя чувствуешь, лучше не находиться рядом с человеком, из-за которого тебе хреново, особенно если вы ничем не можете друг другу помочь. Хотя… точно ли Эгле не смогла сдержать слёз?

Тогда это очень забавная сцена, подумал я. Попытка самоуспокоения, как она есть. Странные, должно быть, ощущения – успокаивать человека, который плачет вместо тебя.

Ужас. Мы трое почти срослись мелодиями. Того и гляди, мне тоже поплохеет.

Впрочем, кажется, плакала всё-таки Эгле. Марсен не выглядел таким уж печальным – скорее обеспокоенным (ну да, я бы тоже на его месте думал, как теперь это всё остановить). Так вот, Марсен не казался готовым разрыдаться или сдерживающим слёзы. А вот Эгле продолжала тихо вздрагивать, прижимаясь к нему. Если бы она резонировала с Марсеном, то смогла бы сейчас успокоиться.

Вот всегда так с этими придурковатыми рыцарями. Избавляешь их от необходимости врать и выкручиваться, а они как дохлые. Но стоит при них разрыдаться девчонке, как они тут же осознают, что ещё не всё потеряно, и чуют в себе силы, волю, разум… ну, в общем, всю эту лабуду, которая обычно произрастает в головушках придурковатых рыцарей.

Уж я-то знаю, сам такой.

Теперь вопрос. Стоит ли довести до слёз какую-нибудь девчонку в присутствии Кейна? Или хватит и того, что Марсен пришёл в себя? Он же сможет расшевелить всех остальных, да?

– Хватит, – тем временем говорил Марсен, – так долго реветь на берегу моря – это извращение.

Вместо ответа Эгле всхлипнула.

– Не реви, тебе говорят.

Снова всхлип.

– Это ты ревёшь или я реву?

– Я реву, – гнусаво ответила Эгле.

– А я не реву.

– Не реви…

– А я, может, как раз собирался. Ты же понимаешь, что если я начну реветь, мы никогда не остановимся? До глубокой старости мы будем сидеть тут и реветь. До глубокой старости, Эгле!

– Не получится… – отозвалась Эгле.

– Почему?

Она всё ещё тихо и гнусаво, но уже вполне внятно объяснила:

– Ты старше, а ещё мужчины живут меньше, поэтому ты умрёшь первым, и я перестану с тобой резонировать. Так что я ещё немножко порыдаю над твоим трупом и всё.

Они ещё о чём-то говорили, но я уже не стал слушать. С Эгле всё будет в порядке. Всё будет хорошо, даже когда я этого уже не увижу.

Репетиция похорон, действительно, думал я, пробираясь к заброшенному форту по дороге, занесённой песком. Я остался один, брожу, как скорбный дух, а остальные то рыдают, то пытаются друг друга подбодрить.

Добравшись до форта, я совершенно выбился из сил. Поэтому заполз в какой-то уголок и заснул. Когда проснулся, солнце уже начинало клониться к закату, но возвращаться домой мне не хотелось.

Ещё минут десять я убил, взбираясь на смотровую площадку по разрушенным лестницам. Устроился там на краешке, обхватив колени руками. Ветер дул во все стороны сразу, со всех сторон сразу. Бил в глаза и уши. И хорошо. Отвлекал от нарастающей тяжести в центре лба. Я обещал себе, что сейчас достану плеер. Ещё минутку.

Время шло. А я всё так и не шевелился. Не мог себя заставить. Тяжесть расползалась. Мысли всё короче. Это хорошо. Думать не надо. Надо перестать думать. Тогда остальное тоже кончится.

– Хэй, Сим.

Тяжесть испуганно отдёрнула липкие щупальца.

Голос. Я не заметил, как он подошёл. Из-за ветра не слышно. Глаза закрыты. Немудрено.

– Хэй, Марсен.

Он садится у меня за спиной. Чувствую, что в затылок больше не дует. Становится немного теплее.

Марсен не отчитывает меня за то, что я довёл себя до такого. Он берёт дыхание не для укоризненной тирады.

Где-то внизу, под нами, хлопала дверь. Единственная дверь форта, которая как-то пережила все невзгоды. Сквозняк раскачивал её, но с петель так и не сорвал. При желании этот звук можно было игнорировать. Но сейчас я обратил на него внимание. Как будто все звуки были картой, и на тот участок, который был стуком двери, навели увеличительное стекло. Потом добавились другие ритмические рисунки – снаружи. И другие инструменты – внутри. На ветру очень удобно стучать, подумал я. А Марсен – и в самом деле флейта, наверное. Чтобы была музыка, нужно соединить ветер, Марсена и всё, что угодно. И вот странно – я готов был поклясться, что он ни разу не открыл рта. Но каким-то образом он всё же пел, а я его всё же слышал.

Потом я перестал различать то, что звучало снаружи и то, что звучало внутри. Казалось, и сам Марсен не делает ничего, просто звучит, повинуясь ветру, дыханию Изначальной Гармонии, в такт её же сердцебиению. Мы смотрели в её глаза, зелёные и красные, сидели спина к спине – словно на дне реки, но мы были не камни, под которые вода не течёт. Поток проходил сквозь нас, нёсся во все стороны