– Благодарю, – буркнул Тристан.

Губы тети Бертрис дрогнули в усмешке.

– Думаю, тебе есть за что благодарить Бога. По крайней мере ты не родился горбатым.

Тристан еще больше помрачнел. Снова посмотрев в сторону Гарета и Софи, он проворчал:

– Да, за это счастье я благодарю Господа каждый день.

Леди Бертрис поджала губы.

– Почему ты здесь, племянник? Я считаю, что тебе не стоило сюда приезжать.

Тристан знал, что честность – лучшая политика во всем, что касалось тети Бертрис. Поэтому тотчас же ответил:

– Я уезжаю из Лондона. И хотел увидеть ее перед отъездом.

– Ох, мальчишки, – вздохнула тетушка. – Всю жизнь страдаете по одной женщине.

Тристан приподнял брови.

– А вы бы хотели, чтобы все было по-другому?

– Нет, Тристан. Ведь она заботилась о вас обоих, чего я сделать не смогла. Да, конечно, с Ребеккой у меня получилось лучше. Но ведь она девочка, причем очень послушная. В отличие от вас, неисправимых озорников. У меня никогда не было материнского инстинкта, но все же… все же я заботилась о вас как могла.

– Я знаю, тетя. – Тристан вздохнул.

– Вот и хорошо, дорогой. Так почему же ты покидаешь Лондон?

– Ну… кое-какие дела. Но я скоро вернусь.

Проследив за взглядом племянника – тот смотрел на Софи и Гарета, о чем-то шептавшихся, – пожилая леди проговорила:

– Странно видеть его здесь, не так ли?

«Что она имеет в виду?» – подумал Тристан. И вопросительно взглянул на тетку. А она, нахмурившись, проворчала:

– Что-то тут не так. Как-то неестественно… Впрочем, не мне об этом говорить. Я ведь пробыла здесь всего несколько дней.

У Тристана перехватило дыхание.

– Хотите сказать, тетушка, что он опасен?

– Нет-нет, ведь Гарет – щенок! Громко лает, но не кусается. Как и его отец. И кому это знать, как не тебе, мой мальчик?

Тристан молча кивнул. Тетя была права. Гарет – копия отца, даже голоса у них похожи.

– Что же тогда вы имеете в виду? – спросил Тристан.

– Его и Софи, – ответила пожилая дама. Она пронзила племянника проницательным взглядом, но ее морщинистое лицо оставалось непроницаемым. – Они уже не те, какими были прежде. Сейчас между ними… какая-то натянутость. И все выглядит так, как будто они поменялись ролями. Гарет всегда был защитником, был главным. А теперь именно Софи играет эту роль. – Тетушка отвела взгляд, потом вдруг воскликнула: – О, смотри, это же леди Коллинз! Я столько лет ее не видела! До свидания, племянник. Благополучной поездки. Мы с Ребеккой навестим тебя, когда вернешься домой.

С этими словами она отошла к столь же немолодой даме, и они принялись целоваться и трещать без умолку. Тристан невольно усмехнулся. К нему тетя никогда не относилась с такой симпатией. Но это не означало, что он был ей совершенно безразличен. Нет-нет, возможно даже, что своими высказываниями она хотела его приободрить…

Шум, доносившийся с той стороны, где стояла Софи, заставил Тристана повернуть голову. Софи стояла в луже пунша, среди осколков стекла. А все окружающие замерли в изумлении. Гарет же, шагнув к ближайшей чаше с пуншем, швырнул на пол и ее.

– О Боже, Джордж… Ведь говорила я, что он совершенно спятил, – пробормотала какая-то леди.

– Софи! – Тристан метнулся к жене.

Но тут Гарет, заметив кузена, заорал:

– И ты здесь?!

В следующее мгновение в Тристана полетел бокал, но тот увернулся, и бокал ударился о стену. Капли пунша обрызгали Тристана, и он остановился, понимая, что эту сцену наблюдали самые влиятельные люди в Лондоне. О Господи, ведь в этот момент они с кузеном и Софи стали посмешищем всего королевства!

Но ведь он не мог оставить жену! Перепрыгнув через осколки, Тристан подбежал к Софи, и та, схватив его за руку, воскликнула:

– Слава Богу, что ты здесь! Не понимаю, что с ним случилось…

Тут Гарет разбил еще один бокал, и Тристан в отчаянии прокричал:

– Ваша светлость, немедленно прекратите!

Но почему-то никто не спешил остановить герцога? Толпа словно оцепенела в ожидании, что будет дальше.

Гарет же схватил со стола очередной бокал, и Тристану вдруг показалось, что у него пошла пена изо рта. Разбив и этот бокал, Гарет, пошатываясь, стал собирать со стола оставшиеся бокалы и швырять их на пол и в стену. Потом вдруг замер, уронив руки. После чего, осмотревшись, воскликнул:

– О Боже, он повсюду, и он не хочет уходить!

Фиск шагнул к нему, но Бекки схватила его за руку.

– Осторожнее, мистер Фиск. Пожалуйста!..

Еще один бокал разбился о стену, облив панель пуншем и засыпав сверкающими осколками.

Фиск погладил Бекки по руке.

– Не бойтесь, леди Ребекка. Я справлюсь с вашим братом.

Она нерешительно разжала пальцы, и Фиск, выступив вперед, проговорил:

– Кол, это я. Я здесь.

– Фиск? – в недоумении спросил Гарет. – Это ты?.. Я ничего не вижу, как до… – Он умолк и шумно выдохнул.

– Да, это я, Кол. Все будет хорошо, не беспокойся.

– Но Тристан… Он не уходит! Он повсюду! – Гарет усиленно заморгал, но его глаза стали закатываться.

– Он сейчас уйдет, Кол, – ответил мистер Фиск. – И мы отвезем тебя домой.

В этот момент герцог рухнул на пол.

Тристан, повернувшись к Софи, схватил ее за плечи.

– Любимая, взгляни на меня! Ты не ранена?

– О, Т-тристан? – заикаясь, пролепетала герцогиня. – Нет-нет, все в порядке. Все хорошо.

И тут бальный зал наконец-то ожил; джентльмены суетились около герцога, а леди столпились вокруг Софи, оттолкнув от нее Тристана. Она пыталась пробиться к Гарету, но толпа ее оттеснила. Софи в страхе озиралась, и до нее то и дело долетал женский шепоток:

– Сумасшедший… Безумец… Потерял рассудок.

Тристану хотелось растолкать всех этих женщин и проверить, как Софи, и в то же время он желал узнать, в каком состоянии Гарет.

Фиск же с упоением разыгрывал перед Бекки героя, а та смотрела на него как преданная собачонка. И даже мужчины хлопали Фиска по спине и поздравляли, мол, очень уж он умело управился с безумцем.

Тристан скрипнул зубами и подумал: «Тут явно что-то не так…»

Когда же толпа наконец расступилась, он увидел Софи, испуганную и совершенно растерявшуюся. Он должен был с ней поговорить, но только не в этой давке! И следовало сказать ей, чтобы не доверяла Фиску. К счастью, она не считала Гарета сумасшедшим. И если она была права… Значит, «добрый» доктор Макалистер дал Гарету снадобье, лишавшее его разума.