Главный врач больницы немедленно по приезде поставил меня, неоперившегося молодого специалиста, заведовать фтизиатрическим отделением. Квалифицированных кадров не хватало. Я сразу пошла работать на две ставки. В городе свирепствовал туберкулез. Ни о каких антибиотиках речи тогда не шло. Пенициллин считался чудо-лекарством, его доставали и применяли только, если заболевал кто-то из власть имущих.

Столько горя я тогда повидала, Настенька, и трудностей – мне сейчас самой даже страшно вспомнить. Больные, смерти, больница. Кругом разрушенные дома, снабжение по карточкам, нехватка элементарных продуктов… Но все равно – по сравнению с тем, что мы пережили в войну – это казалось счастьем. И еще у всех было гордое чувство: мы разгромили фашизм, мы – победители. И надежда: теперь, когда мы победили, Сталин, этот проклятый осетин, наконец-то поверит русскому народу, и репрессии, что обрушились на Россию перед войной, больше не повторятся…

У нас довольно быстро составился круг из интелигенции, бывшей в городе, – впрочем, довольно узкий. В него входили врачи, несколько инженеров-строителей, пара учителей, кое-кто из работников горисполкома… В нашу компанию входил и Егор Ильич – ваш, Настенька, дед. Мы вместе встречали советские праздники, Новый год. Таз холодца, таз винегрета, мужчины пили разведенный спирт, женщинам покупали бутылку или две вина. Порой Егор Ильич добывал в горисполкоме машину – не подумайте, что легковую – бортовой грузовик, и мы все ехали на природу, на пикник, по грибы.

Да, именно тогда, в сорок шестом году, мы, Настя, познакомились с Егором – вашим будущим дедушкой. Он в то время уже работал заместителем председателя горисполкома. Красивый, статный, Егор Ильич имел большой успех у женщин. Он знал это и пользовался своей внешностью и влиянием, чтобы добиться расположения слабого пола. Он и мне оказывал знаки внимания, однако я сразу же отвергла его ухаживания – тем более что к тому времени Егор Ильич уже был женат. Женат на вашей, Настя, будущей бабушке, Галочке, Галине Борисовне.

Они, ваши дед и бабушка, познакомились еще в войну. Егор Ильич служил в политотделе дивизии, Галочка была санинструктором. Насколько я знаю, они в войну вместе прожили два года, а в сорок пятом году поженились.

Галочка высшего образования не имела и работала в нашей больнице медсестрой. Очень хорошенькая, стройненькая… Она безусловно ревновала Егорушку к его симпатиям. Я не была исключением – хотя, видит бог, подозревать меня в связи с Егором Ильичом у нее тогда не было никаких оснований.

И тут в больнице появился новый доктор. Фронтовик, майор, военврач, демобилизованный по контузии. Его сразу же поставили заведовать самым сложным, самым тяжелым отделением, – онкологическим. Это был мой будущий муж, дед нашего Арсенюшки, мой Николенька. До чего веселым, красивым, милым, остроумным он был тогда – да, в сущности, и оставался до самых последних дней своей жизни. Ходил он с палочкой, и еще у него после контузии довольно сильно подрагивала щека – но это его отнюдь не портило. Я, кажется, в него влюбилась сразу, как кошка. Но не могу сказать, чтобы Николенька тут же ответил мне взаимностью.

Он, разумеется, также вошел в наш круг – узкий круг южнороссийской интеллигенции. И если раньше своеобразным его центром был Егор Ильич Капитонов, – то с появлением Николеньки у вашего деда появился соперник: такой же веселый, остроумный, галантный. Оба они, и Егор Ильич, и Николенька, – прекрасно играли на фортепьяно и гитаре, обладали красивыми голосами. Порой мы заставляли их петь дуэтом – а иногда они устраивали на наших вечеринках своего рода певческие турниры: один исполнял одну песню, следом вступал другой, потом инициативу снова перехватывал первый… Мы и смеялись до слез, и наслаждались их выступлениями.

При таком соперничестве нельзя сказать, чтобы Егор Ильич с моим Николенькой враждовали. Ничего подобного! Напротив, они относились друг к другу с очевидной симпатией. Оба примерно одного возраста, чуть за тридцать, оба – фронтовики, оба из простых семей, сами добившиеся всего что называется сегодня: сделавшие карьеру.

Не буду скрывать: сначала мой Николенька проявлял явный интерес к Галочке – к вашей будущей бабушке, Настя, – Галине Борисовне. Тем более что они и работали вместе, в одном отделении. Нет, между ними ничего не было, но Николенька явно за ней ухаживал: галантно, по-старомодному.

Однажды я зашла зачем-то в кабинет Николая – а там она. На столе – кружки с разведенным спиртом и прекрасная по тем временам закуска – хлеб с салом. И оба они такие веселые, оживленные, раскрасневшиеся… Я тогда, помню, не сдержала своих чувств – все-таки я уже была влюблена в Николеньку. Ничего не сказала, фыркнула, выбежала из кабинета, хлопнула дверью…

Не слишком понравился намечавшийся роман между Николаем и собственной женой и вашему деду, Егору Ильичу. Когда мы встречались компанией, он все меньше шутил, все чаще хмурился, глядя на свою веселую супругу, которая с видимым удовольствием принимала ухаживания Николая.

А потом, в один прекрасный день, – как отрезало. Галя попросила перевести ее работать в поликлинику. А на наших вечеринках она и Николай больше не сидели рядом и даже, казалось, не смотрели друг на друга. Я гадала, что произошло: то ли Николенька зашел слишком далеко, и Галя дала ему от ворот поворот, то ли Егор Ильич поговорил с Николаем, как мужчина с мужчиной. Зная характеры Гали – ветреной, кокетливой – и строгого, сурового Егора Ильича, я предполагала, что второе – откровенный мужской разговор, – вернее… Впрочем, так никто никогда и не узнал, что же на самом деле между ними случилось…

А Николенька начал оказывать знаки внимания мне. Сначала я принимала их очень холодно. Я все никак не могла забыть той сцены в его кабинете, когда я вошла, не постучав – а они с Галиной сидят, раскрасневшиеся, очень близко друг от друга и смеются… «Что они там делали? – мучил меня вопрос. – Неужели даже целовались?» Я не хотела быть игрушкой в руках Николая, стать временной заменой ветреной Галке. Но Николенька вел себя со мною настолько осторожно и тактично… Он был таким галантным, остроумным… Я с каждым днем все больше убеждалась, какой это хороший, добрый, милый человек. И вместе с тем – человек порядочный и сильный. Тем более что Николай нравился мне с самого начала, с первого дня своего появления в нашем городе. Словом, как я ни старалась выглядеть и быть неприступной, очень скоро мое сердце уже целиком принадлежало ему.

Но, конечно, время тогда было совсем другое, чем теперь, и я ему не позволяла ничего, никаких вольностей. А вскоре Николай объяснился мне в любви…

Хочу тут отметить, что мой Николай был очень, очень разносторонней личностью. Я уже говорила, что он прекрасно пел и играл на пианино. Он недурно рисовал – вон, видите, Настя, на стене морской пейзаж? – это его работа. Красиво, правда?… И еще он очень увлекался ботаникой. Когда мы всем нашим коллективом выезжали на природу, он частенько уходил в лес. Сначала в одиночку, а потом и меня стал брать с собой. И все объяснял: эта трава хороша как противовоспалительное средство, а настой из этого растения – мочегонное, а эти вот почки в сочетании с этими корешками могут помочь даже против опухолевых новообразований… Бродил он обычно долго, до изнеможения, часа два-три – и возвращался к компании с охапкой трав, а потом увозил эти травы с собой домой. Помнится, однажды он на таком пикнике начал распространяться о целебных свойствах различных растений – а его на смех подняли. Как это ты, Николай, говорят, советский врач, дипломированный специалист, – а пропагандируешь, словно старая неграмотная бабка, всякую реакционную чушь!… После того случая Николай перестал афишировать свои увлечения травами – но заниматься ими потихоньку – собирать, сушить, обрабатывать, – продолжал.