Насте очень нравилось, что наконец-то они могут поговорить с мамой по душам. Но фраза насчет родов в семнадцать лет ее насторожила.

А мама между тем продолжала:

– Ты, конечно, сейчас начнешь отпираться… Так вот, чтобы силы не тратила – сразу скажу. Евдокия Гавриловна, – Настино сердце упало, – ну, та врач из женской консультации, – моя старая подруга. И ты ведь не будешь обвинять ее в том, что она нарушила клятву Гиппократа?

Настя растерянно молчала. Мама неожиданно взяла ее руку в свою, принялась поглаживать… Как приятно! И как необычно!

– Так она мне специально говорила – про гранатовый сок, про ананасы? Про дорогие витамины? – предположила Настя. – Она, значит, прочитала мою фамилию… поняла, что я – твоя дочка… А ты ей, наверно, до этого рассказывала, что я из дома ушла… Значит, она меня специально обрабатывала – чтобы я поскорее домой вернулась?

– Ну… она же правду сказала. Беременным действительно нужен особый уход… А витамины я тебе уже достала. Вот. Пей по инструкции, по три таблетки в день. Кстати, Женя знает?

– Нет. Скажу, как поженимся, – пожала плечами Настя. – Прецедент же у нас с ним был – так что должен поверить.

– А я, – подхватила мама, – с Евдокией Гавриловной договорюсь. Она тебе справку выдаст – с соответствующими сроками. Чтобы Женя уж окончательно успокоился. Только ты ее специально ему не демонстрируй – просто брось на столе, вроде как случайно…

«Ну и интриганка! – думала Настя о матери – теперь уже с восхищением. – Все предусматривает, все рассчитывает, всех заставляет плясать под свою дудку! Да с такими задатками она лет через десять министром станет!»

– А почему ты на свадьбу однокурсников звать не хочешь? – перевела разговор мама.

Настя потупилась, честно призналась:

– Боюсь…

– Что осуждать будут? – с ходу поняла маман.

– Да… Сеньку на факультете любили. И про роман наш – знали. И тут вдруг, я так быстро…

– Понимаю. Принимаю, – поспешно согласилась мать. И снова улыбнулась: – Ну, нам же лучше. Банкет дешевле обойдется.

…Настя звонила адвокату до последнего. А в предсвадебный день поехала в его контору. Отмела уверения секретарши, что начальник сегодня не появится, и до восьми вечера сидела в приемной на жестком стуле… Но адвокат в контору так и не пришел, и Настя шла домой и повторяла про себя: «Сенька, ты простишь меня за эту свадьбу… Сенька, ты поймешь… Это ведь я не ради себя делаю. А ради сына твоего – чтобы он не в нищете рос!»

Свадьба прошла размытым калейдоскопом лиц, улыбок, букетов. Настя изображала счастливую невесту, а Женя, кажется, и вправду был счастлив. Настя подслушала, как он гордо сказал Ирине Егоровне:

– Укротил я твою… строптивую кобылку!

«Ладно-ладно, кобылку нашли, – злорадно думала Настя. – Вот отпустят Сеньку – тогда я вам так взбрыкну!»

Она оставила счастливых гостей веселиться и плясать под ресторанный ВИА и выскользнула в холл. Карманов в свадебном платье не было, двухкопеечную монетку для телефона пришлось просить у швейцара.

В этот раз адвокат ответил ей лично.

– О, Настенька, наконец-то вы мне позвонили…

Будто она не охотилась за ним который день кряду!

– Ну, что я вам могу сказать. Суд состоялся. Сегодня. И Арсения вашего мы отстояли.

– Ой… – руки задрожали, едва удерживая тяжелую трубку.

– Прокурор, разумеется, просил высшую меру. Судьи, кажется, были на его стороне. Но – обошлось, обошлось, Настя!

– Что значит – обошлась? – дрожащим голосом спросила она. – Вы хотите сказать, что его отпустили?!

– Ну конечно же нет, – раздраженно проговорил адвокат. – Я же сказал вам – прокурор высшую меру просил. Но, слава богу, удалось обойтись десяткой. И в общем режиме, Настя, в общем режиме – а это, я скажу вам, не сравнить со «строгачем» или «особым». А там – примерное поведение, амнистии, помилования. Лет через семь выйдет. Еще молодой – но уже закаленный…

…Настя не помнила, как дошла до банкетного зала. И потом, вспоминая тот день, поражалась: как же ей удалось? Ничем себя не выдать, улыбаться, и послушно выполнять команду «горько», и даже великосветски беседовать по-английски с будущей (то есть, уже с настоящей) свекровью.

Мама смотрела на нее настороженно – кажется, она тоже знала о том, что суд уже состоялся. А Настя думала – в бессильной злобе, скрытой под маской счастливой невесты: «Ах ты, ехидна! Ненавижу! Обошла меня, обмишурила! Да ты с самого начала знала, что все будет именно так! Что Сеню – посадят, и посадят надолго. И этого адвокатишку специально нашла, и специально его проинструктировала! Да вы с ним просто надо мной издевались!»

Настя снова покинула банкетный зал.

В этот раз отправилась на второй этаж, в тот самый бар, где она когда-то так бесславно накачалась коктейлями. И откуда ее спас Сенька Челышев.

Бармен радостно приветствовал красавицу-невесту. «Устала от банкета? Пришла отдохнуть? Ну, отдыхай, я только рад!»

Он тут же спроворил ей «коктейль от заведения» – тот самый «шампань-коблер». И Настя, вопреки запретам врачей, сделала пару глотков.

«Пью за тебя, Сеня. И – обещаю тебе. Пусть я замужем за другим, но я тебя не забуду. И не отступлюсь от тебя, никогда! Я по всем инстанциям пойду, всех закидаю жалобами и апелляциями. В прокуратуру, в ЦК, в КГБ буду писать. Буду требовать пересмотра дела, буду настаивать на доследовании… Да я до самого Горбачева дойду! Лично!… Слышишь меня, а, Сень? Веришь мне, любимый?»

Казалось, Настя никогда не привыкнет.

Не привыкнет к тому, что бабушки с дедом больше нет. Не привыкнет к своему мужу, Эжену. К его утреннему халату и небрежному «Доброе утро, цыпочка». Не привыкнет к тому, что Эжен ласково-фамильярно зовет ее мать «тещенькой». Не привыкнет, что у нее теперь есть сын. Сын Арсения. И он называет Эжена «папика»…

И, главное, она не могла привыкнуть к тому, что рядом с ней больше нет Сени…

Новая Настина жизнь была, безусловно, комфортной. Она хорошо одевалась. Муж регулярно выводил ее в свет. (Так и говорил: «В этом месяце в Большом театре опять премьера. Придется идти».)

Хозяйство и детские болезни не утомляли ее – помогали домработница и няня. Настя отлично выглядела – спасибо косметологу и парикмахерше из «Чародейки». Настя научилась вкусно готовить и легко находила общий язык с маленьким сыном. Словом, жена-картинка. Идеальная молодая мамаша из советской великосветской семьи. А то, что в душе у нее черным-черно, никто ведь не узнает!

В обществе Эжена и мамы Настя чувствовала себя ребенком. Любимым, желанным – но ребенком. Цыпочкой. Дочуркой. Дурочкой.