она продолжала медленно двигаться, будто не живая женщина, а видение.

Вослед ей показались дамы в трауре, одна из которых была Примавера. Печальная процессия прошла мимо Алигьери и свернула в переулок, из которого донеслись отзвуки погребальной музыки.

«Вот он, реквием по твоему счастью… — послышался голос у него в голове, — а все потому, что не смог сдержать слова и…»

В этот момент наваждение отпустило Данте. Он протер глаза и увидел хвост своей лошади, наполовину зашедшей в чей-то внутренний дворик, дабы полакомиться зеленью. Животина уже протянула морду в цветник, пришлось оттаскивать ее от чужого имущества. Вразумив кобылу, Алигьери вскочил в седло и поехал за ушедшими дамами, дабы выяснить у Джованны причину нелюбезности ее подруги.

— Нелюбезности?! — удивленно переспросила Примавера и печально вздохнула: — Наша Биче лишилась сил от горя. Скончался почтеннейший Фолько Портинари, ее отец, которого она очень любила.

Алигьери не смог ничего ответить. Таким жалким и недостойным показался он сам себе, в гордыне пытающийся принять на свой счет грустное выражение лица любимой. Мучительный стыд помешал ему даже подойти к ней с соболезнованиями. Привязав лошадь в каком-то случайном переулке, он, будто бездомный пес, сиротливо тащился в хвосте траурной процессии. Иногда до него доносились отзвуки речей об удивительном благородстве и человеколюбии покойного. Данте вспоминал о больнице для бедных, построенной мессиром Фолько, а еще больше — о тех замечательных праздниках, на которые приглашали детей со всей улицы, и чувствовал свою собственную утрату. Он довел себя этими воспоминаниями до изнеможения. Не в силах пережить горестных чувств, подошел к стене дома и со всей силы ударился об нее головой. Оглянулся и заметил на себе перепуганный взгляд Джованны, которая также отстала от процессии:

— Так ты был дружен с ним?

Он покачал головой. Потом попросил:

— Передай мои соболезнования.

— Хорошо. Но почему ты не подойдешь сам?

— Не могу. — Он до боли сжал виски пальцами. — Я более не смогу видеть ее. Будь добра, исполни мою просьбу.

Потом, бродя по переулкам в поисках своей кобылы, Данте встретил трех незнакомых дам в черном и услышал шепот: «Посмотрите на него, он сам на себя не похож! Но мы-то знаем, что он не дружил с мессиром Портинари. Значит, столь удручающие перемены объясняются исключительно влюбленностью в дочь умершего».

«Дочь умершего… дочь умершего», — крутилось у него в голове, когда он, поручив усталую лошадь слуге, поднимался по крутой каменной лестнице отчего дома. Внезапно ему стало страшно, что Беатриче заразится смертью от своего отца и покинет этот мир. Внезапно гулкий низкий голос произнес у него в голове: «Все люди смертны. Неизбежно, что когда-нибудь умрет и благороднейшая Беатриче».

— О, братец с войны вернулся! — послышался веселый голос Франческо. — А ты чего такой бледный? Тебя ранили?

— Да, — машинально откликнулся Данте, — то есть нет. Разумеется, нет! — поспешно повторил он нарочито бодрым голосом, завидев мачеху, которая прислушивалась к разговору с порога комнаты.

Мадонна Лаппа смотрела удивленно:

— Почему же «разумеется», Дуранте? На войне многие получают раны. Ты ведь участвовал в сражении?

— Разве вы сомневаетесь в этом, дорогая матушка? — ответил он не самым любезным тоном и, решительно пройдя мимо нее, заперся в отцовском кабинете. Кажется, мачеха не заметила, как тряслись его руки и дрожали губы.

Усевшись подле камина, Данте глубоко вздохнул, пытаясь унять дрожь. Так дело не пойдет. Если его мысли действительно влияют на реальность, как сказал когда-то тот странный подозрительный птичник со шрамом, то так можно убить любимую. А вдруг это не создание событий, а всего лишь пророчество? Он горько усмехнулся. «Всего лишь»! Какая гордыня звучит в этих словах! В любом случае сейчас необходимо любой ценой занять свой ум чем-нибудь иным. Пусть даже связанным с Беатриче, но не смертью, не смертью! И не видеться с ней больше. Хватит уже играть в опасные игры, подвергая риску доброе имя порядочной женщины. Симон деи Барди, конечно, не правитель Римини, да и дочь Портинари никогда не поддастся греху, как несчастная Франческа, но все же…

Неожиданно Алигьери понял холодного насмешливого Гвидо Кавальканти, пишущего страстные канцоны. Возможно, он просто спасался таким образом от тайного любовного огня.

Надо немедленно представить Биче абстрактной величиной, например, мадонной Философией. Ей пойдет эта роль. И писать, писать о ней, прославляя свою даму…

* * *

— О, как вы смелы, мессир Алигьери! — в притворном восхищении воскликнул Гвидо, когда Данте, взяв самый большой кубок, наполнил его до краев. — Но пора платить за свою смелость. Мое вино пьют только прекрасные дамы и поэты. Нескольких удачных строк все же будет маловато для такого кубка. Читай сонет и, если он будет удачен, — ты получишь мою искреннюю дружбу. А если он окажется превосходен — наша дружба протянется на века.

Данте уже давно излагал в стихах сны, в которых к нему приходила дочь Портинари, но еще никому их не читал. Теперь он решился:

Влюбленным душам посвящу сказанье,

Дабы достойный получить ответ.

В Аморе, господине их, — привет! —

Всем благородным душам шлю посланье.

На небе звезд не меркнуло сиянье,

И не коснулась ночь предельных мет —

Амор явился. Не забыть мне, нет,

Тот страх и трепет, то очарованье!

Мое, ликуя, сердце он держал.

В его объятьях дама почивала,

Чуть скрыта легкой тканью покрывал.

И, пробудив, Амор ее питал

Кровавым сердцем, что в ночи пылало,

Но, уходя, мой господин рыдал[44].

Гвидо долго молчал. Потом заметил с кислой усмешкой:

— Придется считать тебя лучшим другом, вот только не знаю, как долго. Все зависит от тебя, друг мой. — И он пронзительно посмотрел в глаза собеседнику.

— Как Бог даст, — ответил Алигьери, отведя глаза, — спасибо за дружбу, отныне я тоже буду считать тебя первым в ряду друзей.

* * *

— Так ты любишь ее? — разочарованно произнесла Примавера, подошедшая к нему на очередной поэтической вечеринке. — Какова же цель твоей любви, если ты не ищешь соединения со своим, так сказать, предметом?

Данте посмотрел в лицо своей даме-ширме. Она явно чувствовала себя уязвленной оттого, что не стала этим самым «предметом».

— Мы уже соединены в других мирах, — объяснил он, — а здесь мне необходима лишь ее приветливость, как некое доказательство… бессмертия, наверное…

Примавера хмыкнула:

— По-моему, ты просто безумец.

Она сделала несколько шагов прочь, потом остановилась и сказала тихо, но отчетливо:

— И вот еще что: не ходи ко мне больше.

* * *