чудес в Самом Себе — Троица, то есть Отец, Сын и Дух Святой — три в одном, то следует заключить, что эту даму сопровождало число „девять“, дабы все уразумели, что она сама — девять, то есть чудо, и что корень этого чуда — единственно чудотворная Троица. Быть может, более утонченные в мыслях люди смогли бы прибегнуть к еще более сложным доводам, однако я привожу тот, который пришел мне на ум и который наиболее мне нравится».

Глава восемнадцатая. Круг третий

«Когда она покинула этот век, весь упомянутый город предстал глазам как вдовица, лишенная всякого достоинства. Еще исходя слезами в опустошенном городе, я написал к земным владыкам о его состоянии, взяв следующее начало у Иеремии: „Quomodo sedet sola civitas“». Это тоже строки из «Новой жизни». И стоит им верить, ведь в них говорится о публичном поступке довольно известного человека. Вряд ли бы он стал приписывать себе такой громкий и неординарный поступок без всякого основания.

Наш герой действительно находился в состоянии аффекта до такой степени, что личное горе показалось ему общественным бедствием, и он написал официальные письма-оповещения о смерти Беатриче всем крупным политикам и просто именитым людям, о которых знал.

Он даже начал рисовать углем на дощечке. И каждый раз у него выходил ангел.

Все это выглядит занятно и романтично, но друзья и родственники поэта, конечно же, пришли в ужас от такого неадекватного поведения.

* * *

Мадонна Лаппа пребывала в отчаянии. Пасынок, видимо, все же сошел с ума. Он нанял нарочных и послал их к градоправителям всех италийских республик с вестью о смерти своей возлюбленной. Он подавал эту новость в качестве вселенской катастрофы. Каждое письмо начиналось цитатой из плача Иеремии: «Как в одиночестве сидит град, некогда многолюдный, он стал как вдова, некогда великий между народами».

Некоторых курьеров мачеха успела перехватить и объяснить им, что отправитель не отдает отчета в своих поступках, но большинство писем ушло к адресатам. Бедная женщина не спала ночей, не зная, каких бед теперь ожидать, но властители не заметили отчаянных посланий влюбленного флорентийского аристократа. Немного успокоившись, мадонна Лаппа переключилась на лечение несчастного пасынка. Потратив все силы на писание и отправление писем, он впал в апатию.

Глаза воспалились и сильно болели от слез. Он уже давно не мог ни читать, ни даже выходить на улицу. К тому же навалилась страшная слабость. Он ненавидел себя за такое состояние и не знал, как его побороть. Далеко за полночь, смертельно измученный, проваливался в глухой сон без сновидений, а поутру просыпался с той же мыслью: «Ее нет больше».

Упрекать себя в ее смерти он перестал. Ему рассказали, что она с детства страдала чахоткой и даже до своих двадцати четырех дожила чудом. Никому в голову не приходило считать ее больной по причине жизнерадостного нрава и крепости духа, удивительной для молодой и очень богатой аристократки.

Данте никак не мог простить себе малодушия, из-за которого прекратил общение с Благороднейшей в последний год ее жизни и предпочел ее дамам, гораздо менее достойным. А главное — с ее уходом для него был потерян всякий смысл собственного существования.

Он медленно угасал. Целые дни проводил на кровати в полудреме. Мир видений надвигался на реальность неуклонно, словно вечерние сумерки. Ему виделись пустынные дороги, уходящие к облакам. По ним бродили босые простоволосые женщины со скорбными лицами. Время от времени из-за горизонта появлялись стаи черных птиц. Шумно хлопая крыльями, они настигали женщин и падали замертво, осыпая будто пеплом иссушенную землю. И он бродил с этими женщинами и птицами между небом и землей в поисках души возлюбленной и нигде не мог найти ее.

А в это время вокруг постели Данте суетились родственники и друзья. Даже Джованна пришла, не побоявшись пересудов. Лекаря-банщика давно уже сменил доктор медицины, лучший во Флоренции, но и он не мог задержать жизнь, уходящую из тела Алигьери.

— Неужели он не доживет до Рождества? — всхлипывала мачеха.

Раньше мадонна Лаппа не особенно любила пасынка, но к старости сердце ее смягчилось. К тому же, несмотря на бесконечные поэтические попойки, он все же неплохо вел семейные дела. Родовые земли и дома давали доход даже больший, чем при старом Алигьеро. Ее родной сын оказался куда менее предприимчивым.

— Боюсь, о Рождестве речи не идет, — вздохнул доктор медицины, — он ведь совсем не ест. При таком истощении ему недотянуть и до второй недели Адвента.

…Наконец все ушли из комнаты, оставив под дверью служанку — на случай, если больной захочет пить. Липкая мгла видений на время оставила Данте, и он с некоторым удивлением рассматривал знакомые предметы.

Тут дверь открылась без скрипа и вошел Луций.

За эти 12 лет птичник совершенно не изменился. Такой же поджарый с худощавым лицом — аристократично-благородным с одной стороны и страшно изуродованным — с другой. Он приветственно кивнул, мутно мелькнув бельмом. Пройдя к столу, по-хозяйски уселся прямо на столешницу. Поинтересовался, разглядывая лист бумаги с недописанной канцоной:

— Ну что же ты, умираешь, значит? А какой в том смысл?

— Моя возлюбленная мертва, — ответил Данте, удивляясь легкости, с которой произносились слова. После того обморока он обычно говорил с трудом. — Мой город опустошен, как вдовица, лишенная всякого достоинства. Зачем мне жить?

— Опустошен не город, а твоя душа, — возразил птичник, — а все потому, что ты зарыл в землю свой главный талант. Ты ведь можешь властвовать над происходящим, а вместо этого — покоряешься ему. Все могло произойти совсем по-другому. Симон деи Барди мог стать изгнанником, а Джемма — умереть, отравившись несвежей пищей. А тебя могли ранить в сражении и отвезти в больницу Фолько Портинари, где тебя выходила бы его благочестивая дочь.

— Замолчи, — прервал его Данте, — зачем мне слушать, как могло бы случиться, когда оно уже случилось?

Луций пронзительно глянул единственным глазом:

— Даже сейчас ты можешь встретиться с ней, поверь мне.

— Когда я закончу земное существование? — усмехнулся больной. — Так к этому все идет, недолго уже осталось.

Птичник повернулся изуродованным профилем. Алигьери показалось, что глаз, подернутый бельмом, ожил, приняв лукавое выражение.

— И вовсе не нужно умирать. — Он заговорщицки подмигнул. — Главное, начать правильно действовать. Тебе покорятся другие миры. Если захочешь — я помогу. Ты знаешь, как меня найти.

— Так что же мне делать? — с мольбой в голосе спросил Данте.

— Найди меня и спроси. Ты знаешь, как.

С этими словами Луций встал и внезапно пропал.

…Служанка, невесть почему задремавшая среди дня под дверью больного, пробудилась от