Был виден Печерск с его золочеными куполами Лавры, недалеко от него теснились башни современных высотных построек Липок; вдали, почти на горизонте, в призрачной дымке облаков виднелся старый город – Гора с гордым шпилем древней Софии. У самого подножия Лысой горы, за скоростным шоссе, раскинулся промышленный район Телички, весь утыканный трубами, затянутый смогом; четко вырисовывалась свинцовая лента Днепра, изрезанная островами, в нее спицей вонзалась некогда могучая река Лыбидь.

Дорога ныряла вниз, затем карабкалась вверх, снова и снова вниз-вверх, и казалось, не было ей конца. Слева от дороги они заметили чуднóе дерево. Оно было не очень высокое, не больше пяти метров, голое, совсем без коры, с редким частоколом небольших острых обрубков, оставшихся от ветвей.

– Мы уже долго идем. У меня кроссовки жмут, – пожаловалась Маринка. – Рассчитываю на сочувствие!

– Козы! – вдруг радостно вскрикнул Роман, словно обнаружил доисторического динозавра. Это были всего лишь две козы, которых пас дед, – одна черная, другая белая. Дед стоял на одном месте, козы тоже стояли, словно привязанные, видимо недоумевая, зачем их сюда пригнали, поскольку освободившаяся от снега земля была голой, без единой травинки.

– В этом парадоксы Киева, – напыщенно произнес Роман, – где островки природы, почти дикой, как здесь, и окультуренной, как в других местах, сводят воедино дыхание большого индустриального города и села. Ведь, если задуматься, всего в нескольких сотнях метров внизу бушует жизнь города, стоят многоэтажные здания, мчатся тысячи автомобилей, а здесь тишина и дед с козами, – объяснил он свой восторг, но, не дождавшись поддержки от Маринки, хмуро рассматривающей свои кроссовки, решил переключиться на деда и направился к нему. Маринка, вздохнув, засеменила следом.

– Привет, дед! Козы молоко дают? – Роман дружелюбно улыбнулся, показывая белые зубы со свежей пломбой.

– Кому дают, а кого бодают! – прищурившись, сказал дед – А один-то козел…

– Кто козел, дед?! Козел-то кто? – Роман притворно обиделся и стал шутливо напирать на деда, но тот ни капельки не испугался. – Мы студенты-исследователи сих диких краев. Коз видели только на картинках, а козьего молока никогда не пробовали. Мы жертвы урбанизации, а молоко, говорят, у коз сладкое. Дашь попробовать?

– Козел не ты, – не без ехидства заметил дед, ни капельки не смущаясь, – а вот он, точнее, не козел, а цап Люцифер, – и дед указал на черного как смоль, с густой жесткой шерстью, длинными рогами и злыми глазами козла.

– А вот эта козочка Чернушка – ну чисто тебе молокозавод, – ласково произнес он. – Домой приду – подою, но ее молока не советовал бы вам пить. Это будет молоко с Лысой горы. Колдовское это место, нехорошее, разные травы здесь растут, кабы чего с вами не вышло.

Дед говорил вроде доброжелательно, но змеилась на его губах ехидная улыбка, а черные глаза были пустыми, ничего не выражали. Да и не дед он был, а скорее просто опустившийся мужчина среднего возраста с уже изрядно поседевшей бородой. Засаленный пиджак неопределенного цвета, такие же поношенные, пузырящиеся на коленях штаны, несвежая косоворотка, когда-то белая, истоптанные китайские кеды с веревочками вместо шнурков, сам небольшого роста, щуплый, а говорит с издевкой, важно, растягивая слова, как человек, знающий себе цену.

Веселья у Романа поубавилось, но он продолжал держать марку перед Маринкой, судорожно вцепившейся в его руку.

– Наверное, вы этим молоком цветы поливаете, раз его пить нельзя. Хорошо растут цветы-то? – продемонстрировал Роман знание технологии выращивания цветов.

– Не-а! Не поливаю молоком цветы. Мочой поливаю, а молоко я пью, мне можно, – ответил дед невозмутимо, но с прежней ехидной улыбочкой. – Мне оно даже полезно. Меченый я, и здесь всю жизнь прожил, – он показал кисть левой руки, на которой не хватало двух пальцев.

Молодой парочке, конечно, сразу стало ясно, почему, если не хватает на руке пальцев, можно пить молоко с Лысухи, а если все на месте, то нельзя.

– Дед, а почему эту гору Лысой называют? Ведь здесь деревьев целый лес! – полюбопытствовал Роман.

– Когда-то не было тут столько деревьев. Шабаши ведьмы на горе справляли в первую ночь мая, на Ивана Купала, на Коляду. Опасно в такое время здесь было появляться, особенно если сердце раненое – можно было без него остаться, а то и совсем сгинуть. Да мало ли чудес и таинств происходило в те времена! Казнили здесь раньше. В древние времена казнили по-разному: князя здесь между двух берез напряженных привязали и отпустили. Из тела, разорванного на две половинки, душа вылетела и до сих пор мается, горемычная, не знает, к какой половинке пристать, а в полнолуние человеческий облик приобретает и зло творит. Здесь и повешением казнили в царские времена, поэтому на горе мандрагора растет, попадается и плакун-трава – царь всем травам.

Более ста лет тому назад, уж точно и не припомню когда, крепость здесь построили, мощную, с земляными валами, пушками. Потом из крепости этой тюрьму сделали, казни разные совершали. Когда царского министра Столыпина в Киеве порешили, тут студентика, смертоубийство совершившего, и повесили. Впрочем, вешали и до него, и после него здесь немало. А деревья посадили военные, уж не припомню, то ли после Гражданской, то ли после Отечественной. Маскировались, значит. Склады здесь были знатные, колючая проволока – сами понимаете: военная тайна. Сейчас все по-другому, кругом друзья. Военных убрали, проволоку убрали, склады опустошили, а целый город под землей оставили. И правильно сделали, что отсюда ушли! Плохо здесь было военным: солдаты, бывало, пропадали, да и офицеры тоже, но реже. Плохое здесь место, ведьминское!

– А что это за мандрагора? Не слышали раньше.

– Мандрагора, по-нашему переступень, вырастает из семени висельника, стало быть, на том месте, где его повесили или захоронили. Но не всегда и не скоро – годков девяносто должно пройти. Корешок этого растения, весь спутанный, человечка напоминает, особенно его нижнюю часть, а само оно светится ночью. Только в одну ночь и светится, аккурат в первую ночь мая. В плохих руках зло творит, в хороших – добро, и сердце успокаивает, и в разных делах помогает, – продолжал разглагольствовать дед. – А упустишь его – может в человечка превратиться, своей жизнью зажить, только потом исчезнет неожиданно. Как поведет себя, один черт и знает. Корешок этот непросто выкопать – без собаки не обойтись.

– Зачем нужна собака? Вместо лопаты, что ли? – заинтересовался Роман.

– Пошуткуй, хлопец, пошуткуй. Когда этот корень выкапывают, он звуки издает, страшные звуки, стоны, правда, не очень слышные, – глаза старика злобно сверкнули, и рот растянулся в зловещей ухмылочке. – Этими звуками корень душу живую в себя забирает, кровь забирает, вот для этого собака и нужна. Душу, кровь забрал корень – собака сдохла. Нет с тобой собаки – твоя душа, кровь в расход пойдут, сам сдохнешь, – со злорадством добавил он.

Был особый дар у этого старичка – рассказывал так, что кровь в жилах стыла. Маринка давно затихла и в руку Романа вцепилась так, что он подумал: «Синяков не миновать!»