— Я и не надеялась получить от вас что-то. Спасибо, справлюсь как-нибудь сама.

— Справляйся, справляйся, дорогуша. Знаю, тебе будет нелегко, ведь наиболее сложная операция, на которую запрограммирован твой мозг, — выбор оттенка губной помады. И не забудь вернуть долг «Пластэку».

— Какой долг? — изумилась Настасья. Она бессильно сжимала кулаки, мечтая запустить в возлюбленную свекровь дыроколом или еще чем-нибудь поувесистее.

— Последнюю денежную субсидию, которую выделил тебе Никита в начале августа, я оформила как краткосрочный заем.

— Это нечестно!

— Честно и справедливо, — отрезала Юлия Тихоновна. — Узнаешь, что такое настоящий бизнес.

— Я ничего не подписывала! Сделка недействительна!

— Правда? — усмехнулась Кармелина, разглядывая Настасью как какого-нибудь жучка или букашку.

Настасья осеклась. Она вспомнила, что предусмотрительно снабдила мужа фирменными бланками «Галереи цветов» с печатью и своей подписью, чтобы не доставлять лишних хлопот.

— Вспомнила? Молодец. Теперь садись и думай

— И не надо так на меня смотреть, Настасья, гневно и страстно, как Отелло на Дездемону. Докажи, что ты хоть на что-то способна.

— По-вашему, я совершенно бесполезная личность?

— По-моему, ты и не личность вовсе. Так, красивая безделушка. Предмет роскоши.

— Наконец-то ваша неприязнь, которую я ощущала все годы жизни с Никитой, нашла конкретное словесное выражение. Раньше вы были более сдержанны.

— Берегла нервную систему сына.

— На состояние моей нервной системы вам, безусловно, наплевать.

— С высокой колокольни, — кивнула Юлия Тихоновна. — Ой, вот только не надо слез!

Настасья шмыгнула носом и потянулась к сумочке за платком.

— Да что вы сегодня на меня набросились?! — всхлипнула она.

— Я тебе скажу что! — впервые повысила голос Юлия Тихоновна. — Мало того, что ты оказалась совершенно бесполезна в плане воспроизводства и по твоей вине я никогда в жизни не возьму на руки внука, ты к тому же лишила меня сына!

Последние слова Кармелина почти выкрикнула, отбросив маску спокойствия и выдержанности.

— Я?

— А кто! Ты позволила Никите увлечься какой-то девкой, связь с которой привела его к гибели! Куда ты смотрела, идиотка?! Даже собственного мужа не смогла удержать около себя!

— Уходите! — поднялась с кресла Настасья. Ее лицо было залито слезами. — Уходите, пожалуйста

— Я не могу больше вас видеть.

Юлия Тихоновна бросила на невестку последний испепеляющий взгляд, молча встала и покинула кабинет.

Настасья увлеченно зарыдала.

— Настюша Сергеевна, — осторожно потрогала ее за плечо Люся. — Не плачьте! Успокойтесь! Выпейте водички.

— Почему она меня так ненавидит?! — простонала Настасья.

— Да и вы ее поймите. Сына ведь потеряла.

— А я — мужа.

— Вы через пару лет снова выйдете замуж и будете счастливы. И будете вспоминать о Никите Андреиче с легкой грустью. А у нее никогда больше не будет сына

— Она сейчас может говорить что угодно, и ей все надо простить. Потерпите. Потом сама будет извиняться.

— Она? Извиняться? Да никогда в жизни! Стерва! Настасья издала финальный шмыг и прекратила рыдания.

— Давай думать, — сказала она бухгалтеру. — Как нам спасти положение. Ты слышала про долг? — Я ведь не подслушивала! — замахала руками Люся. — Правда, ваши крики были слышны даже в торговом зале.

— Кармелина повесила на нас долг. То, на что мы надеялись как на безвозмездную помощь, она провела по документам как заем.

— Только этого нам не хватало. Выручки совсем нет, — уныло буркнула Люся.

Они заняли обычную диспозицию около компьютера и принялись за работу.

* * *

Горничная отеля «Звездный» вынырнула из апартаментов, занимаемых итальянцем, чрезвычайно довольная. Она сжимала в руке купюру.

— Веселый сегодня, счастливый, — объяснила девушка подоплеку своего случайного обогащения. — Светлан! Ты не знаешь, итальянские лиры по сколько идут?

— Спроси что полегче. Итальяшка дал?

— Угу, синьор Бартолли. Десять тысяч.

— Классно!

Симпатичные горничные, голоногие, в короткой униформе, теребили в руках банкнот, разглядывая.

— Сгоняю на первый этаж, может, в обменнике поменяют.

— А что это он расщедрился?

— Не знаю. Радость у него какая-то. Сейчас по телефону тарахтел, как пулемет, словно горохом сыпал. Тыр-тыр-тыр, тыр-тыр-тыр! Как они там друг друга понимают, в Италии?

— Да вот как-то понимают.

— И кажется, уезжать собрался. Все барахло из шкафчиков на кухне убрал. Чемодан открыт, шифоньер выворочен наизнанку, словно пьяница, которого стошнило.

— Фу, ты сказала!

— Это я образно.

— Соскучился по макаронам, поди, итальянец-то наш!

— Я уж так к нему привыкла за месяц. Хороший постоялец, не буйный. Десять тысяч, гляди-ка, дал напоследок.

— В 106-й заселился жирный американец. Такая туша, Ларис, я тебе скажу! И вот незадача, не успел он обновить унитаз в номере, как бачок треснул. Ты когда-нибудь слыхала, чтобы бачок у унитаза трескался? Выскочил наш американец из туалета, практически с бачком на… Ты понимаешь где. И что тут началось! И Россия ему не нравится, и мы все тут недоумки, и унитазы у нас неправильные, и гостиница наша третьесортная… Сам, можно сказать, раздавил жо… в смысле, кормой бачок, а мы виноваты!

— Раньше ему бы еще и стоимость унитаза в счет вписали. И не вякнул бы!

— Ну, у нас же теперь капитализм. Сервис. Ему администратор сказал, что в плане моральной компенсации с него не возьмут денег за двое суток и переселят в люкс. Только тогда он, жирный боров, затух…

Болтовню горничных прервало появление господина Бартолли. В непременном элегантном костюме, наодеколоненный, он светился оживлением и радостью.

— Буонджорно, синьор Маурицио! — заулыбалась Светлана. — Неужели сваливаете? В смысле, уезжаете?

— Si, si! — закивал итальянец, улыбаясь в ответ.

— Нам будет вас не хватать. Мы к вам привыкли, — бесхитростно добавила Лариса.

Итальянец весело похлопал ее по плечу и, сияя, словно хромированная дверная ручка, направился к лифту.

— Ты что, опупел?! — заорал Валдаев, едва увидев друга, входящего в кабинет.

Вид у Ильи был растерянный, немного помятый, смущенный и счастливый. Он пристроил в углу вчерашний пакет с кефиром, разместился на рабочем месте напротив Саши и, опустив голову, принялся ковырять пальцем какую-то шероховатость стола.