А отец взял другую жену

С коварной душой.

И не раз, и не два говорила жена,

Что давай уничтожим детей,

Печку вытопим, в печку бросим детей,

Сразу станет нам жить веселей…

— Вот ведь какие мачехи-то коварные бывают… — Бабка Клаша осуждающе покачала головой. — Каково сироткам бедным с ними?

Так и сделал он по словам жены,

Мигом печку углем растопил,

Сына младшего накормил едой

Да и в печку его посадил…

— Милый папочка! — просит девочка,

— Завяжи мне от страха глаза…

Чтоб не видеть мне смерть ужасную…

Я с тобою прощусь навсегда…

Песня оказалась неожиданно длинной. Несколько раз бабка Клаша прерывалась, чтобы поплакать о сиротках, и только потом продолжала пение…

Ах, отцы, отцы бессердечные,

Все б губить вам да жарить детей…

И так хорошо, так душевно прозвучала история, случившаяся в неведомом Петровске, что позабыла, конечное дело, бабка Клава, что надо пристрожить старика, пустила Петра Илларионовича в избу, когда, уже втеменках, явился он вместе с Николаем, заметно покачиваясь.

А как не пустишь? Куда же деваться старому? Один и остался из братьев… Надо пустить… И кошку чужую бабка Клаша пустила, хотя и объяснила ей, что не обязана пускать…

— Тебя, — бормотала она, — эстонски дачники раскормили, дак думать надо было им, когда бросили тебя, когда уезжали…

Так бормотала она и все ходила, ходила, все лазала в подпол, собирала Николаю в дорогу подарки. И картошки собрала, и брюквы, и сала, и меда достала баночку… Ну и грибов, грибов, конечно, поскольку хоть и приехали мы грибы собирать, но из-за снегопада и в лес не выбрались, не собирать же грибы под снегом.

— Мышей-то сей год… — пожаловалась она, вылезая из подпола. — Не убрать будет…

— Ага! — охотно закивал старик. — Верно говоришь. Барсук-то вкуснее енота. Барсука и собака ест, и кошка.

Он сидел возле печи, опираясь подбородком на своего «коня», сидел, как пришел, в шапке, в валенках и все морщил лоб, пытаясь вспомнить, то ли в лес к партизанам собрался, то ли из леса вернулся, чтобы на печку залезть.

Бабка Клаша ворчала на него, что совсем, видно, старый хрень, глухой стал, но и в самой появилась к вечеру какая-то бестолковость. Долго рылась в ящике буфета, разыскивая подходящую крышечку для банки, а нашла фотографию, присела к столу, поближе к свету, залюбовалась…

— Петя! — окликнула она старика. — Да неужто ты парнем-то был? Я уж думала, что приснилось мне это… Слушай, старый хрень, давай ее на стенку повесим?

— Чего? Ага-ага! Вкусное… Навроде свинины у барсука мясо. Да ведь ты-то уж пробовала…

— Правду, Петя, говоришь… — согласилась бабка Клаша, прикнопливая к стене пожелтевшую фотографию трех братьев. — Лютая зима будет… Мышей-то вон столько — не убрать…

4

Утром, прихватив бабки-Клашиного внука, Николай согласился завезти его к родителям в Эстонию, — мы уезжали.

Одни только пенсионеры да дачники и жили тогда в Ежовке. И бабка с дедом тоже жили, хоть была у них и своя квартира в Сланцах.

Мы уезжали…

Раскормленная эстонская кошка сидела в пожухшей траве и укоризненно смотрела на нас.

Косматые тучи низко висели над серой, неоглядно разлившейся Плюссой. Из воды торчали дубовые рощи, какие-то кустарники…

— Она всегда так разливается? — спросил я, разглядывая стоящие прямо в воде стожки.

— Каждый год… Иногда меньше, но больше не бывает. Только до Святого камня ее раздувает.

— Почему только до камня? Вроде там и взгорка нет…

— Не знаю… Так уж, видно, положено. Дойдет до Святого камня вода, а дальше — ни-ни…

Уже с середины реки я оглянулся.

Видно было лишь часовню на взгорке да стоящий возле нее крест.

Крест поставили в память не вернувшихся с войны мужиков. Бесконечные столбцы фамилий на нем… Крест сварен из металлических труб, и, когда стоишь возле него, такое ощущение, что эти трубы и высасывают из здешней земли ее силу…

Но с середины реки никаких труб уже не разглядеть, и кажется, что крест этот, словно бы с маковки часовни и опустился на братскую могилу. Легко возносится он ввысь, осеняя эту землю благословением всех погибших за нее…

5

Этот очерк я написал в начале девяностых. Сразу после возвращения из Ежовки…

И вот снова отправились мы туда за грибами. Снова очень долго ехали на машине, обдумывая, у кого оставить ее на хранение, чтобы самим перебраться через Плюссу на лодке.

Но проехали Сланцы, и оказалось, что уже выстроен через Плюссу мост, проложен асфальт к дачному поселку, а дальше…

— Плохая дорога, конечно, но ездят, проехать можно, — объяснили нам, и мы поехали и въехали ведь в Ежовку на «Жигулях», выехали из леса прямо к новым, недавно срубленным домам на берегу Плюссы.

На новостройки я насмотрелся и по дороге. Один дачный поселок чего стоил! Его вполне можно было бы переименовать и в городок…

Но что эти дачные новостройки?

Там я раньше никогда не был, не видел недавнего запустения и поэтому не особенно-то и удивлялся. Здесь же я был, и мне и в голову не приходило, что вот так переменится и закипит в Ежовке жизнь.

И надо было бы порадоваться чудесному возрождению деревни, но и горчинка примешивалась к радостному изумлению… Как-то разваливалась сейчас деревня. Новые дома не сходились с прежними избами, и такое ощущение возникало, словно две незнакомые друг с другом деревни сошлись тут и встали, не зная, что им теперь делать…

Зато и Клавдия Петровна, и Петр Илларионович совсем не изменились, только сдали еще сильнее за последние годы.

Впрочем, как тут не сдашь, если такие события произошли. Погиб в автомобильной катастрофе сын Клавдии Петровны. Внук остался с матерью в Эстонии, теперь уже за границей.

— Видите, кого я привез вам! — объявил Николай, проталкивая меня вперед…

— Это ктой же такой будет? — спросила бабка Клаша, глядя на меня. — Чегой-то не узнаю…

— Ну вот… Сама собиралась в Питер поехать, разыскать его, а я тебе писателя самолично привез, и ты и не узнала…

— А! — сказала бабка Клаша. — Дак это писатель той. Чего же, снова, значит, выдумливать про нас приехал?

Досадуя на Николая, что не предупредил меня заранее о возможных осложнениях, я спросил чуть обиженно:

— Что это я такого придумывал, бабушка?

— Дак ведь как не придумал-то?! — всплеснула руками Клавдия Петровна. — Откуль я меду могла достать в той год, если у нас ульи вымерзли?