Поэтому и невозможно объяснить победу в Куликовской битве никакими изменившимися социально-экономическими предпосылками. Это в чистом виде Божие Чудо, явленное нам по молитвам преподобного Сергия Радонежского, воплощенное волею Святого князя Дмитрия Донского.

4

Чудо…

И порою мелькает странная мысль… Может, и сейчас, когда снова переживает наша Родина страшную годину испытаний, такое обилие в газетах и журналах очерков и статей о русских святых?

Может, не только одним интересом к церковной тематике продиктовано оно, а нечто большее стоит за этим?

Обратите внимание, что не только ведь на страницах патриотических изданий, но и в официозной прессе, как яркий свет из унылых сумерек вранья, возникают сияющие и величественные образы русских святых…

И вот уж воистину: «Согрешихом, беззаконновахом, неправдовахом перед Тобою, Господи Боже наш: не сохранихом заповедей твоих, не соблюдахом повелений Твоих, но возжелахом ходити в волях сердец наших. Не хранили мы первой любви к тебе, жениху душ наших, нашему владыце и благодетелю, к матери нашей Церкви Православной и ея уставам, ко Отечеству нашему, Святой Руси, и его святыням, к памяти отцов наших и благочестивым обычаям и заветам предков…»

И повторяешь эти слова из службы Всем Святым, в земле Русской просиявшим, и веришь — так хочется верить! — что и в наши страшные времена не случайно явилась к нам светлая рать Небесных Заступников, что это Божия Мать, простершая покрова над нашей Родиной, посылает их к нам. И, может быть, не так уж и далеко и наше поле Куликово, и снова, уже в который раз, будет явлено Чудо, и из праха и унижения вновь восстанет наша страна, сильною и могучей…

5

Я уезжал из Вознесенья вскоре после похорон сгоревшего в бензиновом пламени шофера…

В тот день я проснулся рано утром от стука дятла в облетающем саду. Приглушенный двойной рамой, стук этот был похож на тиканье часов, отмеряющих наше земное время.

Сколько его осталось до нашего поля Куликова? Или, может быть, всего и хватит его, чтобы произнести эти два слова: «Господи, помилуй!»

Этот старик только изредка появлялся в нашем поселке.

Он заходил на почту за пенсией, потом не спеша ковылял к магазину. Неторопливо наполнял там продуктами свою побелевшую от времени брезентовую суму. Потом долго сидел на крылечке магазина, тихий и лысенький, и, ласково улыбаясь, смотрел на прохожих.

Таким он и запомнился мне — тихонький старичок на крылечке. У ног брезентовая, набитая буханками хлеба сума, на коленях обтрепавшаяся фуражка, а в ней несколько восьмушек чая да кулек с дешевыми конфетами.

Никого не было в поселке у старика, и, кроме почты да магазина, он и не заходил никуда. Посидев на крылечке, взваливал на себя суму и брел в лес, где и жил — в доме на берегу лесного озерка.

Когда-то на этом озере стояла большая деревня. Но то ли выгорела в войну, то ли сгнила потихоньку в послевоенное десятилетие, только при мне уже ничего не осталось от нее, один стариковский дом. Да и этот дом сохранился благодаря лесничеству. Здесь, на озере, был кордон, пока не вышел старик на пенсию.

От поселка до лесного озера было недалеко, километра четыре, но редко кто выбирался сюда. Незачем было ходить…

Воды у нас и так хватало. И река, и Онежское озеро, и канал, прорытый вдоль его берега… Какая в этом водном царстве нужна еще вода?

И зачем тащиться к воде в лесную, буреломистую даль?

Нет… Никто не ходил на лесное озерко, разве что охотники, да и те только по весне, когда пробирались на глухариные тока.

Я побывал на лесном озерке случайно.

Трава не уродилась в тот год, на отведенном участке нам было не накосить на корову, вот и припомнились отцу старые заброшенные пожни, и в разгар сенокоса мы отправились искать их.

Увы… Мы так и не нашли ничего похожего на пожни. Давно заросли, должно быть, сенокосные поляны кустарником, как заросли ольхой и осиной лесные тропинки.

Зато часа через два, вдоволь поплутав по лесу, вышли мы к домику старика, стоящему у края тихой, затянутой кувшинками воды. Озерцо зарастало, и только посредине чернело открытое пространство.

Я уже говорил, что у нас в поселке было много воды…

Сколько я помню себя, столько помню и Свирь, текущую под окнами. Но наша вода была большой — по реке шли тяжелогруженые самоходки, а когда на моторке мы выезжали с отцом в Онежское озеро, распахивалась такая ширь, что захватывало дух…

Здесь же, впервые, кажется, увидел я маленькую воду. Она была тихой и какой-то медлительной. Здесь трепетали над листьями кувшинок стрекозиные крылья, здесь бегали по воде крохотные водомерки и бегуны. Иногда бегуны сталкивались друг с другом и тут же отскакивали в разные стороны.

Но, должно быть, и здесь водилась рыба, и старик ловил ее. Возле осевшего дома уткнулась в берег камейка — два выдолбленных бревна, сколоченные между собой металлическими скобами. Только для такой вот тихой воды и годилась эта лодка, как и сам ее хозяин, который в черных подшитых валенках и пожелтевших подштанниках вышел из покосившейся избы навстречу нам.

Отец принялся расспрашивать его о пожнях, но старик никак не мог сообразить, чего нам надо, и только кряхтел и мычал в ответ… Может быть, он плохо слышал, а может, просто позабыл слова от своей бесконечной жизни у этой тихой воды и зарастал колючками междометий, как зарастало мирисой лесное озерко…

Я помню ощущение давящей духоты, которая обволакивала меня здесь. Мы стояли у самой воды, но она не смягчала июльского зноя. В тоскливой, навалившейся духоте и в отце погасло желание отыскать заброшенные пожни.

Во всяком случае, больше мы не блуждали по лесу. Прямо от старика, не сговариваясь, двинулись к поселку. В лесу гудели слепни, тучами налетали с болота комары, и четыре километра пути показались бесконечными.

Тяжел был не сам путь. Давила духота, охватившая нас во время разговора со стариком.

Дома я сразу же искупался в холодной Свири, но легче не стало. Только к вечеру начал рассеиваться лесной дурман.

В тот вечер я ходил на свидание.

Со своей одноклассницей я встретился за поселком, на берегу реки, где еще с довоенных времен росли старые, задичавшие яблони.

Как хорошо было, обнявшись, смотреть на проплывающие мимо теплоходы!

Мы перешли уже в десятый класс, стали почти взрослыми, и жизнь казалась простой, ясно и отчетливо виделся ее смысл. Я не знал, что и как я должен совершить в ней, но то, что я должен что-то совершить, было очевидным. Без этого и не мыслилась будущая жизнь. Впрочем, кому не знакомо это состояние, когда, ничего еще не зная о жизни, самоуверенно и своенравно примеряешь ее на себя и нетерпеливо поджидаешь срока, когда можно будет наконец уехать, уйти, сделать, совершить, когда все кажется таким легким и простым!