Он шепчет:

– Прости… прости… – затем засыпает.

Вернувшись на кухню, я вижу на мобильнике сообщение от Майкла. Он поздравляет меня с Новым годом и пишет, что скучает. Я посылаю ответное поздравление, пишу, что тоже скучаю, сообщаю о приезде Тэда и о том, что он болен.

По радио корреспондент, ведущий репортаж с Трафальгарской площади, торжественным голосом объявляет о наступлении Нового года. Биг-Бен бьет двенадцать раз, потом слышатся взрывы петард, восторженные крики.

Я выбегаю в темный сад, открываю бутылку шампанского. Пробка взлетает в воздух и тихо падает на мокрую траву. Я подношу бутылку к губам.

– С Новым годом, дорогая.

Зубы стучат о холодное горлышко. Шампанское кажется мне кислым. Она не может меня слышать. Я выливаю остаток на траву. Очередной год начался.

Утром температура у Тэда понизилась. Кризис миновал. Он немного поел, выпил чашку чая и снова заснул.

Я иду работать над картиной. И вспоминаю его слова. В чем он себя винит?

В эту ночь Тэд уже спит нормально. А утром, на кухне, когда я возвращаюсь из пристройки, пахнет кофе и тостами. На столе – подаренное Мэри сливовое варенье. Тэд сидит, вытянув ноги. На секунду мне кажется, что это посторонний, чужой мужчина. Потом он улыбается, и я его узнаю.

– Я уже выздоровел и зверски голоден, – Тэд смеется. – Не стал тебя дожидаться.

Я пытаюсь улыбнуться в ответ:

– Рада, что тебе лучше.

– Ну и как мы проведем сегодняшний день? – Тэд намазывает тост маслом и сверху вареньем.

Странно это звучит. Неужели он думает, что можно вот так запросто вернуться на год назад?

– Обычно я весь день работаю.

– Но сегодня первое января. Все клиники закрыты. Это где, в Бридпорте?

– Я рисую.

– Ах вот оно что. Понятно. Дашь взглянуть?

Что ему понятно? Из окна виден угол пристройки, где находится все, что еще держит меня в этом мире.

– Ладно, сейчас не будем, – произносит он и потягивается. – Может быть, позднее. И спасибо, что меня выходила. В знак благодарности приглашаю тебя на ланч. «Бич-Хат» еще работает?

Я стискиваю руки. Сильно, до боли.

– В первую ночь ты говорил о своей вине. Что это значит?

– Я так говорил? – он хмурится и наклоняется глотнуть кофе.

– Ты бредил. Разговаривал с Наоми, думал, что она за оконной шторой.

– Боже. Я, наверное, был не в себе, – он пытается рассмеяться.

И мне становится ясно: Тэд что-то скрывает. Я хочу броситься на него, вцепиться ему в горло и вырвать правду. Пусть это старая правда, явившаяся слишком поздно, но все равно я должна знать.

Он отводит глаза.

– Ты уже устала от меня, Дженни. В то утро выглядела очень хорошо, а теперь я опять тебя напрягаю.

– Ты меня не напрягаешь, – возражаю я.

Он встает.

– Пойду приму ванну, оденусь, и мы сходим прогуляемся. Хорошо?

– Хорошо.

Потом мы идем по берегу, хрустя галькой. Тэд на ходу нагибается, подбирая камешки. Внимательно разглядывает каждый и оставляет светлые с золотистыми прожилками.

– В Южной Африке я ходил на рынок камней, – Тэд встряхивает на ладони горсть гальки, камешки стучат друг о друга. – Там за сараями стояли глыбы редкого серого мрамора из пустыни Калахари, обработанные песком и ветрами. – Он смотрит на меня секунду, затем отводит глаза. – Вот и мы с тобой сейчас такие.

– Не такие. – Я поднимаю плоский белый камень и бросаю его в воду. Он подпрыгивает три раза и исчезает в волне. – Страдание не делает человека лучше. Оно ожесточает.

– Ты изменилась, Дженни. Чему ты научилась, живя здесь в одиночестве?

– Я научилась выживать.

Над нашими головами с криками парят чайки.

В «Бич-Хат» полно посетителей. В углу рождественская елка. Гирлянды, огни и игрушки выглядят неуместно на фоне серого сумрака за окнами. Тэд идет впереди и занимает тот же столик, за которым мы сидели с Майклом. Я вспоминаю глаза и руки любовника, следя за Тэдом, когда он направляется к стойке сделать заказ, а потом возвращается с бутылкой вина, наливает нам обоим и выпивает сразу половину своего бокала, как будто долго страдал от жажды.

Он смотрит на меня и тяжело вздыхает:

– Думаю, выживать мы с тобой научились разными способами.

Затем начинает рассказывать о больнице в Южной Африке, где давал консультации. Об истощенных больных детях, редких видах опухолей мозга. О Бет ни слова.

Я внимательно его рассматриваю и обнаруживаю на лице новые морщины. Ему тоже было не легко. Я наливаю еще бокал, и он снова пьет.

Приносят еду – толстые стейки с жареным картофелем. Я не могу одолеть и трети порции, а он съедает все до конца и вытирает тарелку хлебом. После чего со вздохом откидывается на спинку стула, улыбается и поднимает бокал:

– За твое здоровье, Дженни!

– А теперь, – говорю я, – расскажи, что случилось у тебя с Наоми.

– Что? – Он ставит бокал на стол и мрачнеет.

Я не отступаю.

– В бреду ты повторял, что Наоми сказала тебе что-то, а ты жалеешь, что чего-то не сделал. И очень виноват. Так объясни: в чем дело?

Тэд долго смотрит на меня, наконец напряжение исчезает с его лица.

– Дело в том… – он замолкает, чтобы глотнуть вина, – что я тебе об этом говорил.

– Говорил мне?

– Да, тебе и в полиции.

Он защищается, и это меня пугает.

– О чем ты говорил?

– Что Наоми баловалась наркотиками.

Если бы все это не было так серьезно, то, наверное, можно было бы рассмеяться.

– Ты путаешь, это Эд принимал наркотики. Поэтому он теперь в реабилитационном центре.

– Эд само собой, но раньше был случай с Наоми.

Я его не перебиваю, и он продолжает:

– Помнишь, я говорил тебе, что Наоми однажды попробовала наркотики с приятелями? Тогда еще было жарко. И мальчики куда-то уехали.

– Так ты об этом? Но ведь…

Да, это было летом, восемнадцать месяцев назад. В открытые окна ветерок доносил запахи барбекю. Мальчики с классом поехали на экскурсию в Марокко. Наоми играла с приятелями в теннис. Мы после ужина пили кофе.

Я вспомнила его слова: «Это было только один раз. На вечеринке. Ничего страшного, все ребята пробуют в компании. Она обещала, что это не повторится. Не говори ей ничего – пусть думает, что ты не знаешь. Она не хочет тебя расстраивать».

Я внимательно смотрю на Тэда.