Медленно поднявшись наверх, я читаю сообщение от Майкла, желающего мне спокойной ночи. Посылаю ответ и надолго погружаюсь в прошлое, как будто смотрю фильм, где нас играют актеры.

Лето 1985 года. В библиотеке ужасно душно. Я в цветастом мини-платье, с чем-то непонятным на голове, сижу, прорабатываю учебное пособие по дерматологии, совершенно не интересуясь происходящим вокруг. Я поступила в университет, пропустив год после окончания гимназии, и очень серьезно относилась к медицине. Стать доктором было моей мечтой. Эдвард Малколм учился на моем курсе в другой группе. Ездил на собственном автомобиле – тогда это была большая редкость – и играл в крикет в университетской команде. В нем меня раздражало буквально все, особенно то, что он красавчик. Наши дорожки пересеклись совершенно случайно. Я готовила работу, которую собиралась подать на конкурс с призовым фондом в несколько тысяч фунтов. Кстати, Тэд Малколм тоже претендовал на приз, хотя не так нуждался в деньгах, как я. Потом мне надоело сидеть в душном читальном зале, я взяла в охапку книги и пошла на выход, собираясь позаниматься в общежитии. У двери столкнулась с ним. Книги посыпались на пол, он начал их собирать. Когда я его поблагодарила, он ответил, что этого мало, и вытянул из меня обещание прийти на свидание. С этого все и началось.

Я раздеваюсь, залезаю под одеяло. В романтических фильмах конец всегда счастливый, в отличие от жизни, где только вначале все хорошо. Впрочем, мне, надеюсь, до конца еще далеко.

Дорсет, 2010

Тринадцать месяцев спустя

Тридцатого декабря, устав скучать по Майклу, я решила совершить прогулку на Голден-Кэп. Оттуда в обе стороны открывается прекрасный вид на побережье. Летом там пахнет можжевельником, а сейчас воздух будет напоен соленой свежестью. Можно поискать нужные цвета, хотя для серьезной работы придется дождаться тепла. Но все равно есть надежда найти какие-нибудь интересные ветви.

Мы с Берти выходим в семь. В деревне тишина, огни только в нескольких окнах. Ночь еще не отошла достаточно далеко. Коттеджи окутаны туманными тенями. Я осторожно ступаю, стараюсь не разбудить тех, кто еще спит. Пусть еще поспят. Но из переулка доносятся шаги. Кто-то идет нетвердой усталой походкой. Может, это фермерша возвращается домой после дойки или рыбак идет с утренним уловом.

Из-за угла появляется высокий худой мужчина. Он согнулся, лицо в полумраке разглядеть невозможно. Но через несколько секунд я узнаю Тэда. Он выглядит утомленным, словно несколько миль шел пешком.

Я забыла, что он прислал сообщение, и, неожиданно встретив его здесь, чувствую неловкость. Мы вполне могли разминуться. Он дошел бы до коттеджа, обнаружил, что тот заперт, и повернул бы обратно. Я опираюсь рукой о садовую стену, в тусклом утреннем свете шершавые влажные камни почти не видны. И он меня не видит, но должен слышать биение моего сердца, которое, кажется, гремит как колокол. Наверное, не слышит, потому что проходит мимо. Я задерживаю дыхание, но Берти рвется к нему, виляя хвостом. Тэд наклоняется, возможно удивленный тем, как этот пес похож на Берти, но затем, осознав, что это и есть Берти, быстро поднимает глаза, видит меня и радостно произносит мое имя. Затем идет ко мне, но я инстинктивно отступаю. Смотрю не на него, а дальше, на увитую плющом садовую стену. Он говорит, что оставил автомобиль на стоянке у паба. Не захотел будить людей шумом мотора. Мы идем к коттеджу. Берти семенит между нами, то и дело поднимая к Тэду голову.

На кухне он долго сидит за столом в пальто, как гость, который не собирается долго задерживаться. Я варю кофе, ставлю перед ним чашку и отхожу назад. Его присутствие кажется мне странным.

– Если бы я не заметил тебя у стены, ты бы прошла мимо? – спрашивает он медленно и устало. Под глазами у него я вижу лиловые круги. Волосы поседели и поредели. Густая щетина, как будто он отращивает бороду.

Я молчу. Все эти недели и месяцы после ухода Наоми я ждала его, а он проходил мимо, спеша к другой женщине.

– Не надо отвечать… не надо. – Тэд пожимает плечами и берет в ладони чашку, роняя несколько капель на скатерть. – Ты, я вижу, в порядке… ну, в том смысле, что здесь у тебя… – он замолкает.

– Да, я в порядке.

– Выглядишь замечательно. В самом деле, – кажется, он удивлен.

– Спасибо.

– Ты похорошела.

– Спасибо, – повторяю я. Если моя внешность стала лучше, то только благодаря Майклу. Но пока я не хочу говорить ему об этом.

– Как мальчики? – он ерзает на стуле, словно устраиваясь поудобнее. – Как прошло Рождество?

– У них все замечательно, – мое сердце все еще колотится, но я не хочу, чтобы он это заметил.

– Я по ним соскучился, хотя с Эдом виделся не так давно.

Это когда он приезжал к нему с Бет. И, наверное, не в первый раз.

– Как Тео?

– Прекрасно.

– Жаль, что мне не удалось провести с ними Рождество.

Похоже, он спал в рубашке. Она мятая. И почему бы ему не пожалеть о том, что нагромоздил столько лжи?

– Ты, конечно, думаешь о Наоми, – резко произносит он. – Все время, не сомневаюсь.

Я отворачиваюсь к окну. Смотреть на него нет сил.

– И я тоже думаю о ней постоянно. – По его небритым щекам текут слезы. – Вспоминаю ее маленькую. Какие у нашей девочки были нежные ручки. Она трогала мои щеки и вскрикивала, притворяясь, что ее колет щетина. А потом я притворялся, что перевязываю ей ладошки. – Теперь у него текло из носа. Он понижает голос, и мне приходится наклониться, чтобы расслышать. – Она видится мне повсюду. Один раз в Кейптауне по дороге из отеля в больницу я увидел ее впереди и шел следом до самого сада. У этой девушки все было, как у нее. И фигура, и походка. Походка в особенности. – Он улыбается. – Помнишь, как она чуть пританцовывала, будто идти для нее огромное удовольствие?

– Да, но все это в прошлом.

– Что?

– Все.

– Что все? Зачем так говорить? – он сжимает кулак и несильно ударяет по столу. – Зачем сдаваться? Мы ее найдем, – он встает. – Я наделал столько ошибок.

– Тэд, не надо сейчас. Уже поздно.

– Извини, – он стоит слегка покачиваясь, словно пьяный, но алкоголем от него не пахнет. Глаза закрыты. Говорит неразборчиво: – Мне нужно поспать. В самолете не удалось. Все ночь ехал. Мне надо прилечь… я могу остаться?

Я готовлю ему ванну, затем провожаю в свободную комнату. Он оглядывает стены, которые Дэн покрасил в цвет слоновой кости, шторы в серо-голубую полоску, каминную решетку, украшенную лакированными еловыми шишками. Затем останавливает взгляд на стоящей на прикроватном столике чашке без ручки, наполненной найденными на берегу стекляшками, и со вздохом снимает пальто. Кладет его на плетеное кресло у окна.

– Замечательно. У тебя получилось. Не знаю что, но это здорово, – он садится на кровать и сразу с шумным вздохом падает на бок. И почти мгновенно засыпает. Дыхание его становится глубоким и ровным.