– Старинные рукописи, в которых упоминается ваше Благословение. Откуда-то наш гипотетический злодей должен был о нем узнать; так почему бы не из каких-нибудь древних книг?

– Вы что, правда надеетесь таким образом кого-нибудь отыскать? – презрительно скривился Гэйшери.

– Боюсь, шансов на это немного, – честно признался я. – Просто сэр Шурф обожает рыться в библиотеках, особенно в чужих. А поскольку он человек занятой, ему нужен очень серьезный предлог, чтобы позволить себе такое удовольствие. Вы на нас по сходному поводу уже сегодня ругались, так что вряд ли имеет смысл начинать заново. Ничего не поделаешь, мы – такие, каковы есть.

– Да, в ваше время магам непросто живется, – кивнул Гэйшери. – Сердиться на вас бесполезно, это я уже понял. Но правда же – безобразие! Так нельзя. У настолько могущественного человека, как ваш друг, вообще не должно быть обязанностей, одни развлечения – вот как у вас.

– Хренассе развлечения! – возмутился я. – Да я от усталости едва жив!

– Устали вы или нет, дело десятое. Главное, вам это нравится. А то бы пальцем о палец не ударили.

Ну да. Нечем крыть.

– У вас прекрасный друг, – вдруг сказал Гэйшери. – Необыкновенно приятный собеседник с редким талантом предельно внятно объяснять сложные вещи. За эти полчаса я узнал о вашей эпохе, пожалуй, больше, чем из всех предыдущих разговоров и наблюдений. Но, конечно, не это самое главное. Сразу видно, что вы во всем заодно и вместе можете гораздо больше, чем поодиночке. Настолько близкая дружба большая удача для мага, многих могущество обрекает на одиночество, не всем так везет, как вам. Смотрите, не убивайте его никогда!

Он так строго это сказал, словно я уже точил топор, выкрикивая в адрес Шурфа нечленораздельные проклятия. Или членораздельные, один черт.

– Ладно, – кивнул я, – не буду. Исключительно ради вас. На какие только жертвы не пойдешь, чтобы порадовать гостя.

– Это не смешно! – рявкнул Гэйшери.

Хорошо так, от сердца рявкнул, не поскупился на децибелы. С добрым утром, столица Соединенного Королевства! Я всегда считал, что нашему городу не помешал бы колокольный звон, но так тоже неплохо. По крайней мере, бодрит.

– Это совсем не смешно, – повторил он, уже гораздо тише. И очень печально, так что я даже испугался: а вдруг Гэйшери – пророк и предвидит грядущее?

Хотя совершенно непонятно, что должен устроить сэр Шурф, чтобы столь смелое пророчество получило шанс осуществиться. Нападать на меня, злобно вращая глазами, не поможет, это мы уже проходили[17]. И даже полуторачасовыми лекциями о пользе всего полезного меня, как показывает практика, не проймешь.

– Я знаю, о чем говорю, – внезапно сказал Гэйшери. – У меня был такой же близкий друг, и мне пришлось его убить. А он не стал сопротивляться, хотя если бы захотел, от меня бы и воспоминания не осталось. Только сказал удивленно: «Ну ты и псих!» С тех пор я настолько один, что даже не могу произнести его имя. Что, впрочем, только справедливо. Это я заслужил.

Я уставился на него, потрясенный – не столько самим фактом этого бесконечно давнего уголовного происшествия, сколько тем, что Гэйшери мне зачем-то о нем рассказал.

– Он был лучшим из людей, – продолжал Гэйшери. – Живым воплощением магии с бесконечно добрым сердцем и острым умом. На мой взгляд, он был даже чересчур умен, поэтому и думал не в ту сторону – так я это называю. Считал, что людям лучше держаться подальше от магии, потому что в конце концов никчемные дураки, дорвавшиеся до тайных знаний, погубят Мир. Я с ним не особо спорил: пусть говорит, что хочет. Тем более, что среди людей и правда полно дураков. Только я считал – и до сих пор стараюсь держаться этого убеждения – что магия может их исправить, самим своим существованием привнося в любую дурацкую жизнь наивысший смысл. Мой друг на это обычно говорил, что я тоже дурак, но настолько прекрасный, что нет никакого смысла меня исправлять, поэтому мы почти никогда не ругались, разве только по пустякам. Плохо другое: он был любимчиком Темной Стороны – не просто одним из многих избранников, а родным для нее существом. Темная Сторона ликовала, когда он туда приходил, а он рад стараться, сидел там почти безвылазно. И они так сроднились, что Темная Сторона начала перенимать ход его мыслей. А Темная Сторона, что бы вы о ней ни думали, – живое сознание Мира; в каком-то смысле Темная Сторона и есть сам Мир. Так что весь Мир вслед за моим другом стал думать не в ту сторону: будто магия в человеческих руках – великое зло…

– Что? – потрясенно переспросил я. И повторил: – Что?!

– То, что слышали, – отрезал Гэйшери. – Мой друг заразил своими мрачными мыслями весь Мир. Я понял, что происходит, когда у Темной Стороны окончательно испортился характер, и она начала запугивать всех, кто к ней приходил. Только со мной оставалась приветливой – ясно почему: ее любимчик всегда был мне рад. Но ладно, пусть бы пугала, мы ее любим всякой. И, кстати, наша любовь постепенно снова смягчила ее нрав. Гораздо хуже то, что мысли моего друга предопределили будущее Мира. Мир попал под его влияние и твердо решил рухнуть, когда люди станут слишком много колдовать. Я поздно спохватился; то есть, спохватился-то почти вовремя, просто долго с этим делом тянул, не хотел убивать самого близкого человека. Но пришлось. А как вы думаете, почему я ввязался в спасение Мира? И остальных наших уговорил, хотя они совсем не горели желанием делать чужую работу. Да и не принято у нас насильно спасать.

– Потому, что если бы Мир все-таки рухнул, получилось бы, что вы зря убили лучшего друга? Можно было оставить как есть? А раз уцелел, значит, все было сделано правильно?

– Да, – кивнул Гэйшери. – Вы меня понимаете. Именно в этом я и пытался себя убедить. Собственно, до сих пор пытаюсь, изо дня в день. Не сказал бы, что всерьез надеюсь однажды добиться успеха, но это уже иной вопрос. К тому же не затянул бы я так надолго, Мир, глядишь, не успел бы сродниться с идеей собственной гибели от человеческого колдовства и устремиться к ней, как к желанному финалу. Окажись я решительней, все пошло бы иначе; не знаю в точности, как, слишком много несбывшихся будущих видел, и все они давно перепутались у меня в голове. Ну да какая разница, если есть только то, что есть.

– Никогда ни о чем подобном не слышал, – вздохнул я.

– Естественно, не слышали. Я об этом никому из ваших не рассказывал. Вы – первый. И вовсе не потому, что я думаю, будто мой рассказ вам хоть чем-то полезен, это все-таки вряд ли. Не берите в голову, я совсем не пророк. Просто у меня сегодня поганое настроение, а вы умеете слушать. И вовремя подвернулись под руку. Устал я от этой ноши. К тому же, когда в Мире такая пакость творится, поневоле начинаешь думать, что все было зря.

Я не стал говорить, что на самом деле ничего особенного в Мире не творится. Подумаешь, выискался какой-то деятельный придурок, или несколько – а в какую эпоху без них обходилось? Однако по себе знаю: в минуту отчаяния разумные аргументы не действуют. А когда она заканчивается, человек преспокойно находит эти аргументы сам, столько, сколько понадобится и еще парочку про запас.