– Кто был тот счастливчик? – спросил пристав, чиркнув спичкой.

– Этого никто не знает. – Даце наклонилась прикурить. – Но человек этот очень и очень une personne importante[5]. Ходили слухи, что Суровцев, но тот умер, и все невольно ахнули, ведь она и бровью не повела, когда объявили прошлой осенью о кончине губернатора.

– Вы говорите «все». Вся ваша труппа водила знакомство с Камиллой Бошан?

– Она была членом художественной комиссии, здесь же, в здании, невольно пересекались, были знакомы, встречались на мероприятиях. В общем, да, она водила с нами со всеми крепкое знакомство, а Берта, которую все знают под именем Граудиня, даже позировала ей обнаженной.

– Значит, Камилла часто бывала в этом здании?

– Часто. Она ведь только на четверть француженка, ее бабка жила в Париже. А так Мила, – актриса выпустила густую струю дыма в сторону, – душой была чистая латышка и очень болела за латышскую культуру города и латышский язык.

– Кто тот человек personne importante, который, по вашему мнению, вскружил ей голову летом прошлого года?

– Никто не знает, она не признавалась даже в том, что у нее кто-то был. Правда, последнее время много случалось разговоров о вас… Но не обижайтесь, дорогой пристав, в вас влюблена она не была, просто искала человека, за которого быстро и удобно выскочить замуж. Последние несколько недель она болела, и с ее таинственным покровителем имелся разлад. Она так ничего и не рассказала мне, своей подруге. Я могу лишь судить о том, что видела по ней, по ее манерам и поведению. Она вела себя как человек, внезапно осознавший ошибку и отчаянно пытавшийся ее исправить.

– Хорошо. – Бриедис вынул книжку и сделал пару отметок. – Во сколько началось представление в четверг 23 мая?

– Как всегда, в восемь вечера. Спектакли начинаются в восемь, если день будний. В выходные – в семь, по обыкновению.

– Вы отметили, где Камилла сидела в зале?

– Да, я всегда ищу ее глазами, прежде чем бросаю первую реплику. Это своего рода ритуал.

Бриедис сдвинул брови, заподозрив актрису в неестественном влечении к художнице.

– Выходила ли она в течение спектакля?

– Во время антракта. Но… – актриса призадумалась. – Во второй части я слишком отдалась игре. Я не знаю, вернулась ли она. Спросите у Дубурса, он играет Мефисто, может, заметил.

Директор Латышского театра очень серьезно отнесся к вопросам пристава, он тоже имел привычку исподволь, когда не было реплик, наблюдать за партером и амфитеатром. Камилла в тот день была одета необыкновенно нарядно: шикарное черное с белой грудкой платье, на голове крохотный цилиндр из белого атласа с черной вуалью, прикрывавшей лоб.

– И белый цилиндр сей, – Дубурс подчеркнул, – был как маяк, постоянно притягивал взгляд.

Режиссер поведал, что Камилла вернулась с антракта в сопровождении кого-то одетого в темное, непонятно, мужчина то был или женщина. На словах «О стыд! Гермафродитом теперь, пожалуй, будут звать меня!» они стали протискиваться к своим местам, а когда менялись декорации, выезжали горные ущелья, лес, скалы, ее цилиндр на мгновение был заслонен фигурой мужчины в черной визитке, потом цилиндр появился вновь. Дубурс стоял сбоку сцены и видел это только потому, что в ожидании смены декораций невольно задержал взгляд на головном уборе художницы, отражавшем свет софитов и будто даже жившем своей собственной жизнью и сиявшем впотьмах внутренним электричеством.

– Невозможно было не замечать этого белого предмета в темноте партера. Это только кажется, что впотьмах зрители – безликая масса, на самом деле часто приходится отвлекаться на множество разных деталей, – говорил директор театра. – Когда все актеры пошли на поклон, зрители, аплодируя, встали, Камилла не поднялась. Ее цилиндр исчез, его загородили люди, сидящие в первых рядах. О том, что она осталась на своем стуле мертва, мы узнали спустя час. Не сразу заметили ее сидящей в зале. Да и причину смерти, кроме ее смертельной бледности, не сразу нашли. Ее талию обвивал плотный пояс из черного атласа, из него на целый дюйм торчал штырь, сказали потом, что это сапожное шило без ручки. Человек, который сделал этот удар, хорошо знал, где располагалась печень, ибо попал аккурат в нее. Да только ни кровинки не пролил.

– Спасибо. – Бриедис хмурился, в очередной раз услышав деталь, заведшую расследование в тупик. – Сколько идет спектакль?

– Два часа с лишком, почти три.

– Кто может показать мне все здание Общества? Все комнаты и закоулки.

– Я, если позволите. – Дубурс изящно склонил тщательно причесанную черноволосую голову и, сделав актерам знак ждать, жестом предложил приставу идти первым.

Но осмотр коридоров, лестниц, залов, помещения ресторана, Видземского общества взаимного кредита и насчитывающей ни много ни мало две тысячи томов библиотеки, знакомой приставу и отпертой для него специально, ибо она принимала посетителей лишь по средам и воскресеньям, не дал почти никакого результата. Все входы-выходы были открыты, за исключением одного, при них не всегда находились сторожа. И Камилла легко могла покинуть здание через любую дверь и спокойно вернуться.

Распрощавшись с директором театра, Бриедис спустился по изогнутой лестнице на тротуар и обошел фасад здания, рассматривая стены, решетку, кусты и даже глядя себе под ноги. Потом сделал круг шире и добрался до угла Мариинской улицы, где стояла гостиница «Бель-Вю» с рестораном на первом этаже. Зайдя, он попросил метрдотеля пригласить на допрос тех официантов, которые работали между восемью и одиннадцатью часами вечера прошлого четверга.

Показания их ничего не сообщили приставу, хотя официанты почли за долг поучаствовать в расследовании, каждый потрудился вспомнить все самое необычное, произошедшее тем вечером. Арсений исписал три листа в своей записной книжке, храня надежду, что эти сведения, пестревшие откровенными небылицами, пригодятся позже и, возможно, прольют свет на события в будущем.

Выйдя обратно на улицу, пристав переговорил с дворником, и тот огорошил его новостью:

– В субботу обнаружил пятно, но никто не интересуется. А ведь это важное.

– Какое пятно?

– Это кровь, не иначе.

С ужасом Бриедис увидел круглое темное пятно, уже успевшее высохнуть и въесться в камень тротуара, примыкающего к углу гостиницы. Оно словно стекало с камня к земле, к кустам роз, а форма его наводила на мысль о выплеснутом из бокала вине. Бриедис невольно бросил взгляд на противоположную сторону улицы, где стояло здание Латышского общества. Воистину соседство театра и гостинцы делало это место притягательным для самых странных субчиков.

– Вы работали здесь в четверг и пятницу?

– В четверг сын заменял, сердце пошаливало, не мог подняться. Так он с полицией говорил, но ничего такого, как видно, не заметил.