– Ух ты! – внезапно просияла она, будто нашла нечто совершенно невообразимое, и протянула платок Данилову. – Инициалы «К. Б.»!

– Констанция Бонасье, – выдохнул Гриша, склонившись над окровавленным квадратом кружев и тотчас подхватив этот идиотский восторженный тон, с которым Соня выдохнула «ух ты».

– Нет, – выражение ее лица стало укоризненным, и она подняла пальчик в сторону учителя истории. – Камилла де Буа-Траси.

– Ой, точно, совершенно точно: Камилла де Буа-Траси. И там было «КБТ», разве нет?

Непонимающе наблюдающий за этой таинственной сценой, Арсений поставив чашку на блюдце.

– Кто эти женщины? – в недоумении воскликнул он. – И какое они имеют отношение к Камилле Ипполитовне?

Соня и Данилов дружно посмотрели на полицейского чиновника, успевшего нахохлиться, потом перевели взгляды друг на друга и расхохотались.

Бриедис было обиделся, скрестил руки на груди, отвернулся, решив дождаться, когда детям наскучит веселиться, но те продолжали хохотать. Невольно он расправил руки и тоже улыбнулся.

– Вы что же, не читали «Трех мушкетеров»? – вытирала слезы Соня.

– Читал. – Брови Арсения встали под опасным углом, во взгляде затаилась обида.

– Ну неужели вы не помните того эпизода с батистовым платком, который выронил Арамис, а потом поднял Д’Артаньян? – Глаза Сони сияли весельем и все еще не просохшими слезами смеха. – Из-за которого у них потом случилась дуэль?

Бриедис сделал умственное усилие, чтобы вспомнить о злосчастном платке.

– Вы оба, – с притворным негодованием воскликнул он, – два книжных червя! Кому еще придет в голову вспоминать такую ерунду? Это же надо! Камилла де Буа-Траси! У нас есть своя Камилла, которая до сих пор лежит в морге, и мы не знаем причин, почему она осталась обескровленной.

Лица гимназистки и учителя тотчас сделались серьезными.

Соня опять взяла в руки платок, смеяться она перестала.

– Простите, Арсений Эдгарович, я такая глупая. Вы правы, бедная, бедная Камилла Ипполитовна.

– Я должен был быть с нею вместе в тот злосчастный четверг, но непростительная забывчивость…

– Ах, тот билет! – вспомнил Данилов и тотчас отвел глаза: ему стало неловко от понимания положения, в которое угодил полицейский чиновник, должный расследовать убийство, в котором мог участвовать лично.

– Билет все еще в присутствии. Наверное…

– Я никому не скажу, что передал его вам, – с жаром начал Данилов. – Никто не узнает.

– Нет, так нельзя. Билет будет пришит к делу, если он сыщется, конечно, как и протокол с историей кражи моего револьвера. Во всем этом непременно нужно разобраться. И если я был олухом, то придется за это отвечать.

– Нужно вычислить того, кто выкрал ваш револьвер, – подалась вперед Соня.

– Чем больше я размышляю об этом, тем больше мне кажется, что это сделала Камилла, – проронил пристав. – Но как? Порядка пока нет на моем участке, а сам я не в чести у начальника полиции Эдгара Кристаповича. Так и все присутствие продолжает держаться, будто я пустое место.

– Почему? – удивленно вскинул голову Данилов, не знавший эту историю с противостоянием двух Бриедисов. Соня горестно вздохнула и обняла ладонями чашку.

– Потому что губернатор Суровцев подписал мое назначение, проигнорировав прошение отца отказать мне в должности пристава.

– Ох, – сочувственно произнес Данилов. – Стало быть, поступление в полицию – это жест доброй воли?

– И прекрасный, благородный, светлый жест! – воскликнула Соня. – Это так по-рыцарски, Арсений. Правда, я бесконечно восхищена вами. Бравый офицер, который мог бы жить дальше фривольной офицерской жизнью, сделать блистательную карьеру на военном поприще, идет сражаться с врагами не менее страшными, чем сербы, турки или еще кто. С настоящими врагами! Здесь же против вас целая армия убийц, бомбистов маньяков и прочих негодяев.

– Благодарю, Софья Николаевна.

Бриедис опустил подбородок, сжал челюсти, стараясь не показывать своего ребячьего счастья, но душа ликовала. Бесконечно восхищена! По-рыцарски! Благородный жест! Позже, в своей одинокой гарсоньерке над участком, когда одолеет отчаяние, он будет возвращаться к словам Сони и говорить себе, что вовсе не напрасно пошел против воли родителя и покинул полк. Здесь он сражается с целой армией убийц, да, в конце концов, и маньяков, и прочих негодяев! Ради таких слов и умереть не грех.

– Если Камилла и взяла «смит-вессон», то с ним в дом Даниловых ходила не она, – сказал учитель. – У нее ведь в это время было свидание с головой птицы.

– Странно все это, – подхватила Соня. – Голова птицы, разгуливающая под окнами многолюдной «Бель-Вю», этот окровавленный платок, брошенный под кустом, словно для того только, чтобы мы его нашли, обескровленная барышня в театре…

– Что, если кровь у Камиллы выкачали из печени? А потом рану прикрыли ударом штыря? – предложил Гриша.

– Интересная мысль. Но… нет, она бы не добралась обратно в театр с кровоточащей раной в печени. Даже с чье-то помощью. Она вернулась, она привыкла к этой процедуре… хотя, думаю, в этот последний раз из нее взяли крови больше, чем обычно, чтобы сделать совсем обессиленной… – вздохнула Соня.

– Согласен. – Бриедис кивнул, удивленный, что Каплан тоже заметила добровольную жертвенность Камиллы. – Неужели, Григорий Львович, вы не углядели в ней нервозную, болезненную бледность в последнее время?

– Признаться, нет, – вздохнул тот.

– А убийца, – продолжила Соня, – воткнувший в нее шило, наверняка знал, что она не вскрикнет, не дернется, что она по меньшей мере достаточно ослабла, или же даже видел, что она уже… мертва, а все равно оставил орудие убийства в теле, хотя мог ее не трогать. Нас хотят отвлечь всем этим, не находите, Сеня?

– Может быть. Особенно всяческими намеками на роман о вампирах в той жуткой желтой обложке с кроваво-красными буквами. Я прочел его и подумал, что мисс Тобин, делающая вам заказ, намеренно включила в список «Дракулу», чтобы взволновать умы книжных любителей, какими вы с Даниловым и являетесь, тем самым подцепив вас на крючок. А может, это была вовсе не мисс Тобин, а кто-то другой? А мисс Тобин не существует вовсе.

– Нет, это Ева! – оборвал умозаключения пристава Гриша, голос его взвился над стеллажами надорванной струной. – И она существует, я точно знаю, я слышу, чувствую. Всегда чувствовал.

– Пока мы не попадем туда, в эти Сосны, мы ничего не поймем, – сквозь зубы процедил Арсений.

Все замолчали, призадумавшись, каждый о своем. Данилов нервно рисовал ногтем на обложке одной из книг крестик. Соня стиснула руками пустую, холодную чашку. Арсений размышлял о возможных способах попасть за ворота Синих сосен. Усадьба принадлежала подданному другой страны, на обыск в его доме требовалось особое разрешение. И у Бриедиса не имелось достаточных оснований просить у губернатора такое. Да и, в сущности, кем он был – участковым приставом, бумагомарателем, а не инспектором сыскного отдела.