мне, что скажет. Я хотела его обнять, но боялась. Обняла себя за плечи и пожирала его глазами… Он не выдержал первым. Сорвался ко мне и в объятия сгреб. А я уткнулась носом в грудь его и рыдала так, словно никогда не плакала. Словно внутри меня был океан, и мне нужно было выплеснуть его весь наружу.

— Тише. Милая, тише, — он гладил меня по спине, а я не могла остановиться. Хваталась пальцами за его плечи, подняла глаза и сквозь пелену на него смотрела, на каждую чёрточку его, на каждый синяк. Я ненавидела тех, кто сделал это. Я так любила его. Это чувство вдруг лавиной обрушилось на меня. Оно заполняло каждый уголок моей души, оно просачивалось в каждый орган. Оно лилось из меня подобно свету.

— Прости меня, слышишь… прости… — только и смогла выдавить из себя. Его руки еще крепче схватили меня.

— Зачем ты сделала это? — я слышала злость в его голосе. Отстранилась немного, чтобы глаза его видеть.

— Все хорошо будет, слышишь? Это было сложно, но я убедила отца. Он изменил показания, он указал на Араба, а тебя он не видел там. Теперь накажут тех, кто действительно виновен.

Монтана молчал. Только взгляд был полон гнева. Он пригвождал меня, давил. Мне еще страшней стало. Не простит ведь. Уйдет, и даже не взглянет на прощание.

— Не представляешь, как был зол папа, был скандал. Но мама стала на мою сторону, она не хочет, чтобы мое сердце разбилось. Она хочет мне счастья и поверила мне, — я говорила быстро, без остановки. Я хотела, чтобы он знал все.

— Я рассказала ей о тебе. И она помогла мне. Мы разыскали того грибника. Было сложно, но мы сделали это, и он подтвердил, представляешь? Мы притащили его к отцу, и он повторил ему рассказ. Сказал, что ты сначала пистолет на него наставил, а потом и денег дал… Папа был в шоке. Он всех нас выгнал и закрылся в своем кабинете. Всю ночь он не открывал нам, а наутро позвал меня. Мы разговаривали с ним долго. Разговор был сложным. Отец все понял, он согласился помочь тебе, но сказал, что Араба он посадит. Прости, что не поверила тебе, Паш. Но теперь ты здесь, ты со мной…

Он кривится. Я пытаюсь поцеловать его, но Паша отстраняется.

— Сонь, не нужно было. Все зря… — он отворачивается, словно ищет кого-то.

— Но почему?

Паша возвращает ко мне взгляд. И теперь в нем нет и капли тепла. Он собран, он холоден.

— Я повязан по самые уши с отцом Араба. Он связан с криминалом и не простит мне, если я не выполню свое обещание. Я должен был сесть. Зря вы посадили Араба, зря затеяли все это. Сейчас начнётся страшная война… Соня, тебе лучше держаться от меня подальше, — он вдруг оттолкнул меня.

— Что? Ты в своем уме, Паша? — я посмотрела на него зло. Попыталась приблизиться, но он выставил вперед ладонь.

— Уходи. Не надо, — покачал головой, обжигая меня холодом своих глаз. — Ты не представляешь, какую волну вы запустили. Тебе нужно быть как можно дальше от меня. Потому что они никого не пожалеют. Слышишь? Садись в машину! — он схватил меня за запястье, попытавшись потянуть к автомобилю Марка.

— Нет! — закричала сквозь слезы, отдернула свою ладонь.

— Я сказал, садись и уезжай! — прорычал гневно.

— Не сяду! — и я злилась.

Он снова схватил меня за руку. Больно.

— Марк! Увези ее, быстро! — он кричал так громко, что у меня глохли уши. Но я оттолкнула его снова. Паша пытался схватить меня, но я стала нещадно отбиваться. Я молотила его ладонями в грудь, я плакала и кричала на него. Видимо, мое поведение повергло его в шок, потому что он на какое-то время застыл, удивленно глядя на меня.

— Я не уйду от тебя, понял?! Не уйду! Не смей меня отталкивать, Монтана! — я схватила его за ворот и все это в лицо прорычала. Клянусь, если бы он что-то еще возразил, я бы влепила ему пощечину.

— Я люблю тебя, и мне все равно, что там за война. Я с тобой. Нравится тебе это или нет.

Он молчал. В этот момент его глаза горели огнем. А потом он вдруг обнял меня за плечи и так крепко прижал к себе, что стало больно. Так мы и стояли — запыхавшиеся, уставшие, из последних сил прижимающиеся друг к другу. Он и я. Мы связаны навечно. И теперь только вместе и навсегда. Что бы ни случилось. И даже мой отец не в силах меня разлучить с ним. Папа спас его от тюрьмы, но он был против того, чтобы я была с Пашей. Это был другой разговор, более поздний и болезненный. И в нем мы так и не пришли к согласию. Я впервые в жизни шла против его мнения. Но я была уверена в своем выборе, как никогда раньше.

— Монтана! — раздался из-за спины голос Лапина. Паша посмотрел на мужчину, продолжая крепко прижимать меня к себе.

— Твой отец здесь.

Голос Лапина едва не вибрировал от напряжения.

— Что?! Как здесь?!

Мужчина опустил взгляд в пол.

— Паш, его машина…

— Говори… — прорычал Монтана.

В ожидании ответа мужчины у меня кровь в венах застыла. Только не это…

— Он ехал из аэропорта. Его обстреляли на перекрестке… Паш, он мертв…

Его пальцы так сильно впились в мои предплечья, что брызнули слезы. Он стоял и смотрел на Лапина, не двигаясь.

— Паш, мне больно, — я расплакалась. Он словно опомнился, посмотрел на меня безумным взглядом, а потом на свои руки глаза опустил и разжал пальцы.

— Где? — только и спросил у мужчины. — Где, бл*дь?!

— На Вересаевской.

Паша схватился на голову. Он поднял глаза к небу и так громко закричал. Я спрятала лицо в ладонях, мне было так страшно, так больно за него. Я не знаю, сколько он так кричал. Секунды сложились в минуты, минуты в часы. Они пытались подойти к нему, чтобы успокоить. Но все просто боялись.

Он замолчал, только когда охрип. Когда Паша позволил приблизиться к себе, его глаза были полны слез.

— Ключи.

Он протянул руку к Лапину. Тот, нахмурившись, вытащил из кармана связку и бросил ее Монтане. Паша сорвался в сторону припаркованной у здания машины. Я хотела остановить его или поехать с ним. Все, что угодно, только не оставлять его одного, в таком состоянии. За несколько метров до автомобиля он пикнул сигнализацией, и тут же раздался взрыв. Он был таким