Ночью триста человек собрались у церкви Никольской и к воротам кремлевским. Караульных оглушили и внутрь разбежались. Громыхнул колокол церковный, раз, другой, третий, и загудел набат тревожный.

Офицеров били до смерти. Воевода Ржевский в курятнике спрятался. Нашли и убили. После успокоились, круг собрали казачий. Старшину избирали. За главного — купца ярославского Якова Носова выкрикнули. Тут же грамоты сочинили в Черкасск, Царицын, Воронеж, на Терек. Казаков, да посадских людей призвать вместе стоять за веру старую, против брадобрития и утеснений разных, против богов кумирных.

На Москве долго понять не могли, что за болваны кумирных богов.

— Да это личины деревянные, на которые парики натягиваются для сбережения. Чтоб не мялись. — столяр один пояснил.

По началу хотели миром бунт решить. Послали посадского человека Кисельникова с увещеванием к народу:

— Пусть отстанут от возмутителей, главных заводчиков пришлют в Москву, чем прощение заслужат.

В Астрахани почесались, да и решили повинную отправить государю. Все свои притеснения в ней изложили. Головин царя просил помиловать:

— Сами виноваты. В нас не без воров было.

На удивление царь согласился. Челобитчиков отпустили с наказом:

— Зачинщиков ничем не озлоблять, дать им жить на свободе и всяко тщится, чтоб лаской привлечь.

Но Астрахань раскололась. Митрополит Самсон к примирению призывал, а Яков Носов призывал к весне на Москву идти.

Тогда Шереметев с войсками двинулся на усмирение. Дав последний шанс мятежникам, фельдмаршал послал к ним сызранского посадского Данилу Бородулина. Носов туже песню завел про то, за что они здесь встали.

Бородулин ковш вина поднял и провозгласил:

— Дай Бог благочестивому государю многолетно и благополучно здравствовать!

Но круг взорвался. Стрелец московский Иван Луковников кричал:

— Какой он государь благочестивый, он полатынил всю нашу веру.

Другие орали также:

— Не сила Божия ему помогает, ересями он силен!

— Христианскую веру обругал!

— За его здоровье пить не будем!

— Идти до столицы, до родни его, до слободы немецкой и корень бы весь вывести!

— Все те ереси от еретика. От Меньшикова!

Не вышло разговора. Шереметев с войском подошел. Дали залп и бунтовщики разбежались. Двести человек повесили сразу, еще 365 — в Москве. Следствие шло два года и последние были казнены в конце ноября 1707 года — 30 человек обезглавливанием, 60 — повешением.

Вслед за Астраханью возмутились башкиры. Не спокойно было и на Дону. А тут еще и Август предал. Мир за спиной подписал со шведами. Союзничек хренов!

* * *

Что делать-то? Сидели с Головиным, головы ломали. Ведь попрется сщас Карл всей силищей своей против них одних. Надобно у Европы содействия просить. В переговорах мирных.

— На все пойдем! Окромя Санкт-Петербурга! — тут Петр был непреклонен.

С англичан начали. Матвееву в Лондон отписали:

— Как будет вам выгодно, когда Россия получит порты на Балтике. Товары-то наши быстрее к вам попадать будут, а значит и дешевле. Не так, как из Архангельска. Сильного флота держать на Балтике не будем. Только для охраны. А кроме того, в войне поможем вам. Тысяч тридцать войска дадим лучшего.

Матвеев ответил, что герцог Мальборо помочь может. Но за услуги свои, требует княжество ему подарить в России. Царь согласился:

— Киевское, Владимирское или Сибирское. На выбор. А также дадим камень-рубин, какого в Европе не видывали. И орден Андрея Первозванного.

Голландцам тоже пообещали войско выставить против французов. За содействие в мире. Те отмолчались.

Герцогу Евгению Савойскому, полководцу великому, предложили корону польскую, за помощь в борьбе со шведами. Тому понравилась идея, но переговоры затянулись.

Французам намекнули:

— Можем послать корпус вспомогательный против вас, а можем и не посылать. Посодействуйте в замирении с королем Карлом. — Пообещали.

Прусского посланника барона Кейзерлинга вызвали. О том же просить. А тут вот, незадача вышла сперва. Сидели царь Петр со своим другом и денщиком бывшим Александром Даниловычем и выпивали, Кейзерлинга поджидая. А тот, возьми и с порога ляпни:

— Хотел попросить вас, герр Питер, за брата пассии вашей прежней Анны Монс, ныне жены моей.

Ох и взбеленился царь. На мозоль его ревнивую наступили.

— Эта сука похотливая мне сначала с саксонцем изменяла, а теперь с этим спуталась. — подумал в ярости. Но сумел сперва сдержать себя. Просто ответил зло:

— Я для себя ее возвышал когда-то. Ты же соблазнил ее (не удержался царь!), ты и утруждайся заботами об ней и ее родственниках.

Кейзерлинг по глупости своей не понял настрой царский и продолжал, игриво платочком надушенным помахивая:

— Вот я и утруждаюсь, герр Питер.

Тут уж царь и не выдержал. Вскочил во весь рост свой огромный, да заорет как:

— Мне не надобно напоминать об этой суке паршивой!

И Меньшиков подскочил сбоку:

— Сука, она и есть сука. Скольких кобелей чрез себя пропустила. И меня, и царя и тебя, и других!

— Вон отсюдова! — заревел царь.

— Позвольте, как это? — не понял барон. — я ж посланник прусский!

— Дерьма ты кусок, а не посланник! — И по морде его, и по морде. А потом за шкирятник и с лестницы, да под зад пинком. Лети!

Утром пришел опять. Хмурый, синяк под глазом. Поклонился царю:

— Герр Питер, у вас было дело до меня? К вашим услугам. — То-то.

* * *

Но Карл XII был непреклонен. Посланник Франции Жан-Виктор де Безенваль завел было разговор:

— Царь Петр хотел бы де вступить в переговоры о мире.

Карл усмехнулся:

— Пусть сперва вернет все, что им завоевано, и разрушит город воздвигнутый на месте Ниеншанца. Да вознаградит нас за военные издержки.

Француз голос понизил:

— Петр готов все вернуть, за исключением Петербурга.

Король вздернул подбородок, руку положил на эфес:

— Если он ему так дорог, то пусть продолжает войну. А я скорее пожертвую последним своим жителем, чем оставлю Петербург.

Француз хоть слово промолвил, а герцог Мальборо и забыл вовсе:

— Что касается меня, то я почел бы себя счастливым, если б под командованием такого полководца, как ваше величество, я мог бы усвоить то, чего не знаю в военном искусстве. — А о деле (в княжество ценой!) ни полслова.