Молодая, волосы как лен, в длинную косу заплетены, лицо округлое, курносая немного, губы полные чувственные, на подбородке ямочка. Не красавица, но неплоха! Бровь разбитая, сочащаяся, немного портит. Ну куда ж без крови. Звон колокольный в голове стихать начал.

Груди упругие и полные с сосками розовыми, лежат ровно. Когда дергаться начинает, колышутся в такт. Живот чуть полноватый, в низу пушок золотистый. Ноги толстоваты. Встал, обошел сзади. Бедра хороши, и зад упругий. Похлопал по нему. Замычала. Задергалась опять. От веревок освободиться тщилась. Ударил сильнее, еще сильнее. Пятна красные пошли по ягодицам. Обошел, встал спереди. Холодно, ох, как холодно рукам. Сложил лодочкой, подышал согревая.

Нож достал свой любимый охотничий, как бритва острый, лезвие чуть искривлено, с на другой стороне зубцы — кость перепилить. Если нужда будет. Нож увидела, глаза закатились, чувств лишилась, обмякла. Ну, пусть повисит. От боли все едино очнется. Он стоял и разрисовывал ее тело узорами странными. Как художник, только вместо кисти лезвие смертоносное. После мазка каждого, кровь вытекала обильно. Заливала все тело. Стих колокольный набат в голове, тепло рукам стало.

Девка в себя пришла. От боли страшной задергалась, заизвивалась, мычала отчаянно. Он стоял и раздумывал, какую грудь отрезать первой. Левую или правую. Решил правую. Потом это грохот на улице, окно разбитое, в дверь ломился кто-то, кричал по-русски. Фредберг выглянул осторожненько. И тут поручик этот. Жаль промахнулся с выстрелом. Эх, как жаль!

* * *

Семена Возницына взяли уже за Москвой. На дворе постоялом. Подозрителен оказался. Кафтан казачий, а борода отрасти еще не успела. И пострижен не по-казачьи, в кружок. Всего месяц-то прошел с побега. И не казак, и не крестьянин, и не из новых, безбородых. Мундир-то драгунский еще в первой же деревне скинул. Сапоги хозяевам отдал, вместе с палашом и фузеей. Пистоль себе оставил. Одежонка у него была, у казаков купил заранее, поручик рубль давал, еды ему хозяева торбу набрали, и поехал дальше. Мундир сам сжег. Пистолет заряженный за пояс засунул, под рубаху, чтоб не торчал. В рот рубль засунул, поручиком Фредбергом данный и по обочинам, краешком краешком. Кого завидит, в сторону, в лес. Проедут, и дальше путь держит. Летом-то хорошо, и спать на земле можно, а главное корм коню по ногами. До Москву добрался, с раскольниками встретился. Дале путь на Дон держать надобно. Там староверы сильны и царем, как везде, недовольны. Грамотки от короля свейского им донести нужно.

Только навалились на него ночью втроем, али вчетвером. Скрутили, пискнуть не успел, не то что пистоль выхватить. На первом допросе сразу выяснилось, что солдат беглый. Крест пороховой татуированный на руке сразу выдал. Эх, подумалось, хотел ведь с мясом срезать, да на потом оставил.

Под пытками все рассказал. Не сдюжил. И поручика Фредберга выдал, и раскольников московских, и тех к кому ехал. На том и кончились мучения Семена. Накинули веревку на шею, чурбан березовый выбили из-под ног, и закачался Возницын в судорогах предсмертных на ветру осеннем.

Декабрь уж был, как распахнулись двери темницы, где сидел все Сафонов.

— Выходи, поручик, на допрос. — караульный капрал скомандовал.

Опять в тот же застенок привели. Офицер уже знакомый сидел за столом. Палача снова не видать было. Один капрал за спиной маячил.

— Ну, Сафонов, поздравляю тебя. — молвил офицер, — твоя правда оказалась. Сбег твой Фредберг. Как на Курляндию поход объявили, так исчез бесследно. По делу государеву он проходит теперича. Солдата беглого с полка вашего поймали, с его самой роты. Он и показал, что шпионом был Фредберг. Письма подметные возил с собой, с манифестом от короля шведского. Солдат в бега натравливал. На Дон и на Волгу отправлял. Возмущение в народе вызвать хотел, чтоб сами отдались под корону чужеземную.

— Так взяли его? — спросил взволнованно.

— Нет. Не успели. — покачал головой преображенец. — Поехали было за ним, а он утек. Как чувствовал. Хитрый бестия. Но мы вещички его перетряхнули, много чего интересного нашли.

— А с девушкой той? — вспомнил вдруг Сафонов.

— То дело неясное. Труп мы и в правду нашли, по горячим следам, только что с того. У нее ж на лбу не написано, кто надругался. Кабы взяли оного Фредберга, тогда б и спросили. Шут с ним, с Фредбергом, давай о тебе потолкуем. Капрал, вот приказ — протянул, — поручика освободить немедля. И тебе — Сафонову, — бумага. За поругание твое, царем отпуск даден. Сам генерал-адмирал Головин передать изволил. Сказывал, он отца твоего знал. И чин тебе капитанский жалован. Так что в полк езжай, мундир новый справь и на полгода домой. Да, полк твой под Витебском зимует. Туда езжай, слуга государев!

— Благодарю вас, сударь. — Андрей аж поклонился.

— Мне то что? — плечами пожал преображенец, — это заступников своих высоких благодарить должен. Да, Фредберга, что попался с солдатом беглым. А кабы изначально воля моя была, ох, чтоб мы с тобой тут наговорили бы. — на дыбу кивнул, — Один Бог ведает.

— Ну, хоть за правду спасибо.

— Езжай! — махнул рукой офицер, — надеюсь не свидимся боле. — и в бумаги уткнулся.

— А с Фредбергом свижусь, чует мое сердце. — прошептал Андрей к выходу поворачиваясь.

— Ты, это, капитан — вдруг услышал Сафонов. Обернулся. Преображенец смотрел ему в спину.

— Совет тебе хочу дать.

— Какой?

— Фредберга встретишь, не связывайся. По мне так, пожалел он тебя, убить хотел, но раздумал. Посчитал, мы тебя сами кончим.

— Это с чего взяли? — аж вспыхнул весь до корней волос. — Да я б его…

— Силен он. Опытнее. Заколол бы, как телятю. Не сердись, — вдруг улыбнулся по-доброму преображенец, что совсем не вязалось с застенком, — я таких повидал на своем веку! Опасны такие…

Сафонов молчал, ярость вспыхнувшую заглушая. Потом разжал губы, зло бросил:

— А что смотреть на него?

— Слово и дело государево крикни. — пояснил спокойно преображенец. — Ты ж слуга государев? Не так ли?

— Так!

— Вот и мы слуги государевы! То наше дело. А чтоб тебе первый кнут не достался, как доносчику, требуй сразу приказ Преображенский известить. Поручика Толстого. Меня то бишь. Понял?

— Да.

— Иди тогда с Богом! — кивнул на прощанье.

— Надеюсь, что сам управлюсь. — прошептал Андрей из застенка выходя на свободу.

Толстой усмехнулся, глядя ему в спину:

— Эк, упрямец!

Совсем дела плохи стали у Августа. Гонял его Карл как зайца по всей Польше. Собрал Август под Львовым 23 тысячи войска, Карл двинулся к нему, а саксонцев и след простыл. Город шведы взяли тремя полками драгун спешенных, разграбили имущество тех, кто стороны Августа держался, а на прочих жителей контрибуции наложили. Август тем временем ринулся к Варшаве.