— А это я, тетенька, нарочно так сказала, чтобы дяденьки полицейские не подумали, что Катя слишком хорошо осведомлена о происходящем! — хихикнула Ирка.

— И улицу Цветочную, дом сорок четыре тоже нарочно упомянула?

— Конечно! Ведь этот адрес уже засвечен в криминальных сводках, и у полиции будет повод задуматься, а не связаны ли эти дела!

— Какая же ты, Катя, умница! Хорошая девочка!

Я искренне похвалила подружку, и мы ускорились, торопясь проскочить в свой подъезд до того, как прибудет полицейский патруль.

Вот уже вторую неделю Никита Дедкин регулярно совершал вечернюю прогулку по маршруту «Гаражный кооператив «Ласточка» — улица Цветочная, дом 44».

Прогуливался он не для моциона, а в трепетной надежде на то, что в один прекрасный вечер окна интересующей его квартиры останутся темными. Рано или поздно это обязательно должно было случиться, потому что Никита точно знал: жилье сдается приезжим отдыхающим, и мало кто задерживается в нем на длительный срок.

Надолго по доброй воле в этом скворечнике поселился бы только псих с редкой болезнью ксенофобией — боязнью больших незаполненных пространств. Пространство данной квартиры было маленьким и практически встык, квадратно-гнездовым способом, заставленным мебелью.

Зато море от дома было в двух шагах.

В прошлом месяце Никита жил в этой самой квартире две недели, а потом деньги у него почти закончились, а желание продолжить пребывание на курорте не прошло. Пришлось съезжать из крошечной, но благоустроенной квартирки в самом центре в еще более микроскопическую и к тому же лишенную удобств комнатку над гаражом. Спалось в ней нормально, но питаться в отсутствие кухни приходилось всухомятку, а помыться и постирать вещички было и вовсе негде.

Но финансовая голь в лице Никиты была хитра на выдумку.

«Хоромы» на Цветочной он покинул по-английски, не прощаясь, и не вернул управдомше ключ от квартиры. Ключ этот стал залогом его светлого (в смысле, чистого) будущего и воплощением надежды на простое человеческое счастье помыться-постираться.

Вечер за вечером страстно мечтающий о горячем душе и мыльной пене Никита томился под заветным окном, а оно то загоралось, то гасло, явственно демонстрируя, что внутри, в квартире, размеренно бьется пульс жизни, в которой Дедкину места нет. И вот наконец настал тот долгожданный вечер, когда окошко ни разу не просветлело, оставшись темным до позднего часа.

Никита решил, что пора.

Поглаживая заветный ключик в кармане, он вошел в знакомый подъезд, поднялся на шестой этаж и, убедившись в отсутствии свидетелей, направился к нужной двери.

Разумеется, сначала он позвонил, потом постучался. Мало ли, вдруг жильцы просто спят с утра до ночи?

Но никто не отозвался.

Незваный гость заглянул в замочную скважину и на фоне окна, скупо позолоченного светом уличных фонарей, разглядел неподвижные очертания мебели, образующие безжизненный пейзаж в стиле кубизма.

Ни малейшего шевеления состыкованное с замочной скважиной Никитино око не узрело.

Аналогичным образом состыкованное с тем же функциональным отверстием ухо Никиты не уловило ни звука.

— Ну, с богом! — сам себе шепнул Никита.

И, ничуть не смущаясь явной богопротивности своего деяния, проник в чужое жилище.

Входная дверь хлопнула, отсекая тихую гавань с сопящими в кроватях детьми от бурного моря людей и событий, в которое отважно вышли жаждущие развлечений и приключений родители.

— Рота, подъем! — выждав пять минут, громким шепотом скомандовал командир Васька.

— А может, ну его, это приведение? — зевнув, пробормотала Катя. — Одним больше, одним меньше… Сколько их еще будет в нашей жизни…

Васька, успевший выбраться из постели, аж подпрыгнул, звучно шлепнув босыми ногами по линолеуму:

— Да ты не понимаешь разве, как нам повезло?! Оказаться совсем рядом с местом убийства — это же редкая удача! Сегодня самая первая ночь, когда может появиться привидение Софьи Викторовны, и ты согласна пропустить такую премьеру?!

— Уговорил, встаю, — сдалась Катька. — Нюр, ты с нами?

— Я боюсь, — из-под пододеяльника, натянутого на голову, глухо ответила Нюрка.

— Привидение?

— Софью Викторовну!

— Так она же уже привидение, а не живая!

— Все равно боюсь!

— Нюра не с нами, — резюмировал Васька. — Ладно, пусть остается дома. Что возьмешь с малявки…

— Сам малявка! — обиделась Нюрка и вынырнула из-под покрывала. — Я тоже пойду.

Экипировались дети быстро: взяли фонарики и прямо поверх пижам надели на шеи ожелелья из чесночных головок, приобретя таким образом заметное сходство с трио босоногих гавайских музыкантов в праздничном убранстве и с маракасами.

Только в отличие от музыкантов постарались не производить никаких шумов и пришлепали к двери квартиры, где ожидалось явление народу привидения, почти никем не замеченными.

Любящий муж Сергей Максимов, он же Моржик для своих, приготовился неотлучно провести на сторожевом посту бессонную ночь, однако не учел, что среди естественных надобностей человеческого организма (а любящие мужья — тоже люди, а не ангелы) наиболее настоятельной потребностью является вовсе не сон.

За время, проведенное в плотной стыковке с дверным глазком, бдительный страж всего лишь дважды отлучался по нужде, и, хотя отсутствовал он каждый раз всего минуточку, умудрялся пропустить что-то важное.

В первый раз аккурат в момент короткого забега Моржика «к удобствам» на охраняемый им объект успел проникнуть жаждущий помывки и стирки Никита Дедкин.

Во второй раз под дверью материализовалась группа голопятых карликов в байковых брючных костюмах и странных бусах.

Разглядеть их толком в сумраке коридора, в высшей степени экономно освещенного одной слабой лампочкой у лифта, наблюдатель не смог. Но сам факт того, что карлики сгрудились у двери квартиры Ирины Иннокентьевны, насторожил его и побудил вмешаться.

Впрочем, достаточно было погреметь дверной цепочкой, чтобы голопятые с топотом убежали.

Открыв дверь (она зловеще скрипнула), Моржик выглянул в коридор, огляделся и прислушался.

В сизой дали у лифта терялись смутные шорохи.

А из роковой квартиры, все еще числящейся за ответственной квартиросъемщицей Ириной Иннокентьевной, доносились приглушенные преградой, но при правильной постановке уха на дверном полотне явственно различимые звуки: гудение, журчание и пение.

И, если вполне себе уютные и домашние гудение и журчание можно было объяснить незаметным возвращением в дом законной хозяюшки Ирины Иннокентьевны, то пение в категорию невинных будничных шумов решительно не попадало.