Я нагнулся, хотел было погладить его, но тут этот сумасшедший, Гном, который до этого спокойно шагал рядом и равнодушным голосом продолжал размусоливать о своей никчемной жизни, вдруг оживился и, опередив меня, схватил котеночка за задние лапы и со всего маху ударил головой о бетонные ступеньки. Черт возьми, никогда я себя не чувствовал так скверно, как в ту секунду, меня самого словно ударили башкой об эти чертовы ступеньки. Правда, последнее время мне постоянно скверно, настроения нет, и жить не хочется, сами знаете, почему, а тут — вообще труба. В глазах даже потемнело, до того мне плохо стало.

Гном ударил котенка еще раз, тот и мяукнуть не успел, а потом, смеясь, отшвырнул в сторону и спокойненько зашел в магазин.

Я остался на улице, и желание пить пиво с этим гнусным Гномом пропало. Отыскал в темноте котенка, но на руки его брать не стал. Голова у котенка была в крови, и лапы еще дергались. Было ясно, жить ему осталось пару минут. Я отвернулся, и мне захотелось убежать отсюда куда угодно, лишь бы не видеть этого умирающего котенка. Почему-то я остался. Стоял у ярко освещенного входа в ночной магазинчик и, не решаясь повернуться в сторону, где валялся котеночек, вспоминал одну молодую парочку, жившую у тети в соседях. У них были и попугайчики, и собаки, и морские свинки, и ежи, и экзотические большеглазые лемуры, что ли, и еще черт знает какие животные, а потом они решили завести персидского кота. Купили у кого-то пушистого белого котеночка, а прививку сделать ему забыли, и он, прихватив какую-то заразу, заболел. Породистые кошки и собаки вечно чем-нибудь болеют, не то что уличные, беспородные, но я не об этом. Вы представить себе не можете, как они переживали и ухаживали за этим котеночком — ночей не спали, накупили ему по совету ветеринара кучу лекарств, делали ему каждые три часа уколы и пытались кормить из обыкновенной пипетки, а он все равно ничего не ел и слабел. Через три дня он умер. Что у них началось потом, страх. У Кати слезы в три ручья, и Сергей, муж ее, парнишка чуть старше меня, тоже плачет. Тетя моя успокаивать их все ходила, но они никак не могли успокоиться и плакать не переставали, а потом Кате так плохо стало, что ей пришлось «скорую» вызвать. Вот до чего люди переживали из-за котеночка. Похоронили они его потом у себя в конце огорода и, как тот парень по прозвищу Крыса из фильма «Блокпост», все носили цветы ему на могилку.

Не знаю, почему я о них вспомнил. Может быть, из-за мертвого котеночка, а может, потому, что они нравились мне. Славная пара, они еще ребеночка ждали. А этот Гном был сволочь, настоящий псих, и я давно знал об этом. И все знали, что он в детстве вешал за гаражами собак. И один раз я присутствовал при этом. Тогда меня это почему-то особо не задело, хотя мне и было жаль ту собаку. Может быть, потому, что дворняжка, которую он повесил, была старая и ей все равно скоро умирать, а здесь — совсем крохотный комочек… Перестал умываться и ждал, когда я поглажу его. Уж лучше бы сидел в своем магазине и никуда не выходил. И зачем только мне встретился этот Гном!

В руках у Гнома было пиво, когда он вышел из магазинчика. Четыре бутылки «Баварии».

— Гуляем, Боб! Видишь, что я купил? Как ты и просил, не «Толстяка», «Баварию»! Сойдет? — Про котеночка он и не вспоминал, где ему, плевать он на него хотел. Ему на всех плевать, такому подлецу, который в детстве в носки прятал конфеты, а сейчас носит за пазухой топор и ни с того ни с сего убивает беззащитного котенка.

Я ничего не ответил. Мне не только разговаривать с ним не хотелось, меня тошнило от одного его присутствия, но потом мы все равно пошли с ним в детский сад «Сказка», чтобы пить там пиво, и я всю дорогу думал о том котеночке, представлял, как он валяется недалеко от входа в ночной магазинчик с окровавленной головой. Наверное, он уже умер. Продавщицы продолжают спокойно торговать и думают, что он сидит на ступеньках, а он, окровавленный, валяется в траве. Наверное, потом кто-нибудь из продавщиц выйдет на улицу и станет звать его, кис-кис или по имени, и все они будут удивляться, куда он подевался, а утром, когда пойдут домой, увидят его в траве. Никак он не выходил у меня из головы, котеночек этот, на некоторое время даже про свою любимую, которая меня бросила, позабыл. Черт его знает, что случилось.

Мы перелезли через забор. Сперва я перелез, а потом мне пришлось взять у Гнома бутылки, чтобы он тоже смог перелезть. Когда он перелезал, все держался за свой топор, чтобы не вывалился, значит.

На веранде были такие низенькие скамеечки, для детишек, все в песке, и мы уселись на них, прямо на песок. Гном открыл пиво. Зубами, как все придурки. Одну бутылку поставил возле моих ног, к другой — жадно присосался.

Я смотрел на него, и в темноте мне казалось, что пьет пиво не Гном, а какой-то ужасный монстр в ярко-желтой куртке. Может, даже не казалось, а хотелось думать, что мне так кажется.

— Хорошо! — сказал монстр и поставил свою бутылку на пол. Полы на веранде были деревянные.

— Слышь, Гном, — сказал я, — дай-ка мне твой топор.

— Зачем? — испуганно спросил монстр.

— Просто… хочу взглянуть на него получше.

— Да ты и не разглядишь его в такой темени, Боб.

— У меня спички есть, — соврал я.

Монстр протянул мне топор. Он был чертовски тяжелый, топор этот, пес знает, как Гном таскал его за пазухой, такую тяжесть. Разглядеть топор хорошо я, конечно, не мог, но, потрогав лезвие, понял, что он очень острый. Бритва, а не топор. Держал я его двумя руками, цепко, как та кривоногая старуха, которая держала свою хоккейную клюшку «Коно» и которую Коля обозвал Павлом Буре. И вдруг я почувствовал какое-то возбуждение. Не сексуальное, нет. Другое. Пакость захотелось какую-нибудь совершить. Подлость. Что-то ужасное, словом.

Да, точно, наверное, я сошел с ума. Окончательно спятил.

9

— Слышь, Гном, — сказал я монстру, — ты, наверное, смог бы и ребенка убить. Да? Малыша?

— Кого угодно, — ответил монстр, превращаясь обратно в Гнома и снова присасываясь к бутылке.

Наверное, этот псих решил, что его ответ приведет меня в восхищение. Вот, дескать, могу подумать я, какой это крутой парень.

В этот-то момент я его и ударил. Правда, мне пришлось встать. Двинул обухом топора в грудь. Бутылка у него из рук выпала, было слышно, как пиво льется на деревянный пол веранды, и еще было слышно, как очки брякнулись на пол, слетев у него с гривы.

Гном молча повалился вперед, а я ударил его еще раз, по спине, и он растянулся на полу. Первый раз я специально ударил его в солнечное сплетение. Чтобы дыхание у него перехватило. Чтобы и пикнуть, значит, не мог.

Потом я широко расставил ноги, размахнулся и всадил топор в правую руку Гнома, выше локтя. Думал, отпахну ее одним ударом, словно мясник-профессионал, но пришлось ударить раз семь (иногда я промахивался, и лезвие глубоко вонзалось в деревянный пол — плаху), прежде чем рука отделилась от туловища. Потом я отрубил вторую руку. Гном что-то мычал, валялся он по-прежнему на животе и, наверное, не соображал, что с ним происходит. Разделавшись с руками, я принялся за ноги. Отрубил обе на хрен. Все коленные чашечки раздробил этому придурку. Мне совсем не было его жаль. Ярость была. И злость. На Гнома, на Колю с его дурацкими приколами, на голубоглазого бизнесмена и даже на свою любимую, на весь белый свет. Всех подлецов в нашем городе хотелось убить, разрубить на части и скормить бездомным собакам.